Том 3

— Но почему, собственно, за футбол? — сухо улыбнулся Василий Иванович, тот самый профессор, что давеча спорил с Валерием. — При чем тут футбол? Не понимаю корректуру…

— А это, профессор, для равновесия, — ответил Валерий, наливая себе коньяк. — Для равновесия тех же «но» и «еще».

— Что ж… Пусть и за футбол, если уж так хочется некоторым представителям молодежи! — полушутливо согласился Греков и чокнулся с Диной, кокетливо тряхнувшей спадающими на плечи волосами, с молодым белокурым человеком и символически повел бокал в сторону Алексея, но тот, разминая над пепельницей дешевую сигарету, вроде не услышал Грекова, думал о чем-то, искоса глядя на Никиту, и Никита чувствовал взгляд его.

— Уже два дня здесь? — спросил Алексей. — Жаль, поздно узнал. А я не таким тебя представлял, брат.

«Каким он мог меня представлять? — подумал Никита. — Он знал что-нибудь обо мне раньше? Валерий ничего не знал…»

Греков отпил из бокала и сел, по-прежнему оживленный, промокнул рот салфеткой и тут на мгновение опять поднял взгляд в направлении Алексея — и в глазах мелькнуло какое-то мучительное, не соответствующее его оживлению беспокойство, и это же встревоженное выражение то и дело появлялось на лице Ольги Сергеевны, которая, тихо переговариваясь с Диной, поминутно взглядывала на Алексея и Никиту, как бы пытаясь услышать короткий их разговор.

— Да, Георгий Лаврентьевич, совершенно верно. Мы говорим: молодежь, молодежь, пишем о ней каждодневно, учим, вкладываем в нее светлое и доброе, — с едкой горечью заговорил после тоста Василий Иванович, подвижные пальцы его сжимались и разжимались на столе. — А молодежь… Нет, не вся, Валерий. — он интонацией выделил эту фразу. — Да, не вся! А незначительная часть молодежи, к сожалению…

— Подвержена… — невинно подсказал Валерий, — чему, Василий Иванович?

— Да, вы угадали, — подтвердил, повысив голос, профессор. — Да, именно подвержена этому отвратительному цинизму, этой заемной иронии! Откуда это? И я уже не могу понять своего студента, способного к тому же студента. Мы что же, постарели или устарели? — произнес он тоном человека, отчаявшегося доказать очевидную правоту, и повторил громче: — Какими же методами убеждать? Какими словами? Может быть, что-нибудь объяснит наш уважаемый член-корреспондент?

— На экзаменах он любит спрашивать даты, —сказал Валерий шепотом. — В каком году, какого числа…

— А в датах ты не силен, — усмехнулся Алексей.

Сдерживая раздражение, профессор говорил отчетливо, округляя слова, все за столом услышали его вопрос, и молодой белокурый человек, вдруг с неудовольствием, рассчитанно-медленно обернулся к профессору. Но тотчас Греков, ерзнув на стуле, задержал обеспокоенные глаза на разгоряченном, опять готовом к спору лице Валерия, с принужденной улыбкой спросил:

— Что там случилось с моим сыном? Кого он там обидел? — И спросил это, соразмеряя в голосе ту меру, которая никого не могла обидеть. — Вы ему, вероятно, Василий Иванович, либерально ставите четверки за красноречие, а он мало готовится к семинарам, ленив, все читает, знаете ли, на диване эти… как их… фантастические романы.

— Я не понял, профессор, смысла вашего вопроса, — устало-надменно сказал молодой белокурый человек. — Извините, не понял.

— Разрешите уж мне ответить, так проще! — заговорил снова Валерий. — Даете мне слово для справки, Василий Иванович?

— Нет, голубчик, — мягко, но настойчиво перебил Греков. — Ты сегодня слишком много говорил, дорогой. Разреши поговорить и другим! Побереги больное горло!

— То, что вы хотите объяснить, — утомленно произнес Василий Иванович, — я заранее угадываю… Вы лучше о футболе.

— Я как раз о футболе, — насмешливо сказал Валерий, навалясь грудью на стол. — Там все ясно: влепил Понедельник гол или не влепил? — Он с вызовом засмеялся. — Ясно, как тыква.

— Валерий!.. Что за тон! — испуганно вскрикнула Ольга Сергеевна и всплеснула руками. — Ты думаешь, прежде чем говоришь? Какой еще Понедельник?

— Разумеется, — закивал Василий Иванович. — Да, разумеется… — произнес он холодно; синеватые его веки были опущены. — В футболе вам все ясно, а что же вам не ясно? Конкретно.

— Многое, профессор. Перечислять — не хватит пальцев. Зачем уточнять?

— Точность идет от веры. — И веки Василия Ивановича поднялись, тяжело блеснули под ними глаза. — Ваша самоуверенность еще не перешла, как я вижу, в твердую веру, Валерий! — упорно, так, чтобы слышали все, закончил он. — Да, именно самоуверенность — ваша вера. Не больше.

— Почему так безапелляционно, Василий Иванович? — рассерженно вмешался тучный, бритоголовый профессор. — Через край хватили!

— Боже мой! Нельзя ли прекратить этот ужасный разговор? — взмолилась Ольга Сергеевна. — Василий Иванович, дорогой… Нашли с кем спорить, связался бог с младенцем!