Том 3

Никита не сразу понял, что это сказал Алексей, увидел: Валерий, полуиронически улыбаясь и говоря: «Прекращаю холодную войну», — словно только что не спорил до озлобления с профессором, — наливал коньяк в его рюмку, а Василий Иванович, не возражая, не протестуя, в ответ снисходительно кивал ему.

— Здесь никто никого не вызовет на дуэль, — безразлично договорил Алексей, грубая рука его с сигаретой лежала на краю стола, воротник сиреневой сорочки врезался в твердую, загорелую шею, какая бывает у боксеров, и эта шея, и темная рука на белой скатерти, и эта его манера хмуриться вызывали у Никиты настороженность: он вдруг показался ему нелюдимым, жестким, чужим здесь, за этим столом.

— Вы, кажется, что-то сказали, молодой человек? — различил Никита сниженный голос Василия Ивановича. — Или мне послышалось?

— Я? — равнодушно спросил Алексей. — Вы ко мне обращаетесь?

Рядом бритоголовый профессор шумно сопел, дышал всем своим тучным телом, наклонив багровое лицо к столу. Валерий поставил бутылку, и одновременно с ним Василий Иванович бросил на Алексея острый прислушивающийся взор, и сосед его, молодой, румяный доцент, без пиджака, с деланным вниманием слушавший Грекова, опустил глаза, нервно провел носовым платком по залоснившемуся лбу. А Греков все стоял за столом, держа бокал, и говорил проникновенно-мягким, даже растроганным тоном, позволенным юбиляру, о своих легкомысленных ошибках, о своих поисках и утратах в молодости. И по тому, как он с высоты прожитой жизни грустно смеялся над этими ошибками, похоже было, что он хотел снисходительностью душевной к тому невозвратимо минувшему разлить некое тихое умиление давно прошедшей юностью, одинаково памятной многим его седым друзьям, ровную и умиротворяющую доброту вокруг себя, которая всегда мудра в силу своей широты и терпелива к чужим ошибкам, ибо, не прощая, мы разрушаем мост, по которому каждый когда-то проходил или когда-нибудь должен пройти.

— Ну и силен отец, — шепотом сказал Валерий, восхищенно подмигивая Алексею. — Обожает асфальтовые дорожки. Мастер. И златоуст.

— Пожалуй, — ответил Алексей. — Помнишь проповедь во Владимирской церкви? Вот тот проповедник был златоуст.

— Да, старушки рыдали и сморкались…

— Как вы сказали? — спросил Василий Иванович, корректно наставя ухо в сторону Алексея. — Какая проповедь? Где?

Алексей, прищурясь, взглянул на профессора, как в пустоту, ответил медлительно:

— Извините, профессор, я хочу послушать юбиляра.

Но Греков уже кончил говорить, промокнул салфеткой влажные виски, подбородок и стал чокаться, после чего, смеясь, трогательно расцеловался с кем-то нелепо лохматым, умиленным, пьяно подбежавшим к нему с распростертыми объятиями, и Никита увидел странно сосредоточенное, будто от боли, лицо Алексея. Он смотрел не отрываясь на Дину, потом выпрямился, размеренно и внятно сказал:

— Дина, нам пора!..

Она смеялась на том конце стола, отбрасывая волосы со щек, однако услышала его, перестала смеяться и, озираясь на Ольгу Сергеевну, на Грекова, по-детски растерянно вскочила, схватив со стула сумочку, и начала прощаться с замахавшей на нее руками Ольгой Сергеевной, подбежала к Грекову, притронулась губами к его виску, извинительно прозвучал ее тонкий голосок:

— Мы будем скучать. Очень! — Она обернулась к Алексею, крикнула притворно-весело: — Я иду, Алеша!..

— Прошу тебя, — резковато сказал Алексей и, покачивая широкими плечами, пошел к двери.

— Что? Алеша! Это прямо-таки невежливо! Так рано! Так скоропалительно? — протестующе закричал Греков. — Нет, друзья, помилуйте!.. То лестное, что я говорил о молодежи, — явная ошибка! Немедленно беру свои слова обратно… Я перехвалил молодое поколение! Куда вы? Неужели так рано вставать?

Возле двери Алексей остановился, медленно поглядел на Грекова, сказал:

— Не надо юмора, отец. Я плохо его понимаю. Но в данном случае ты не ошибся. Да, завтра мне рано вставать. До свидания. Пошли, Дина!

— А, черт подери! Алешка, подожди! — воскликнул с досадой Валерий и, загремев отодвинутым стулом, вышел следом за Алексеем.

— Извините, одну секунду… я только провожу молодежь! — сказала Ольга Сергеевна, слабо улыбаясь дрожащими уголками рта.

Гости молчали. В комнате почувствовалась вязкая пустота. Было неловко и тихо. Потом послышался неестественно бодрый голос Грекова:

— Друзья, что смолкнул веселия глас?.. Как там у Пушкина? Все-таки не будем еще считать себя дряхлыми стариками, хотя нас и покинула молодежь. Мы еще не всё потеряли. Ибо среди нас мой юный племянник, будущность геологии, и самый молодой член-корреспондент, надежда педагогики! Прошу наполнить рюмки!..

Никита подождал с минуту, затем незаметно вышел из столовой: у него разболелась голова.

В конце коридора хлопнула дверь, в передней погас свет, оттуда- послышались шаги — Валерий с матерью возвращались в столовую, и Никита, подходя к своей комнате, услышал голос Ольги Сергеевны, видимо, конец фразы:

— …измучилась с ним, бедная девочка. Он просто нестерпим.