Том 3

— Да, ясно…

Медля, Алексей долго разминал в испачканных пальцах тоненькую, дешевую папиросу; чернели каемки масла под ногтями, лицо было пятнисто освещено сквозь ветви иглами солнца, и тогда Никита увидел косой шрам возле его уже тронутого сединой виска, подумал, что он занимался боксом, тотчас вспомнив перчатки, кожаную грушу в его комнате, и хотел было спросить об этом, но сказал иное:

— Никогда не знал, что в Москве у меня столько родственников.

— Ну как же, твоя мать — родная сестра профессора Грекова. — Алексей чиркнул спичкой, не торопясь прикурил. — А у них большая семья. Когда-то твоя мать бывала у всех.

— Разве ты знал мою мать? — недоверчиво спросил Никита, смахнув прилипший к потной переносице назойливый пух, и повторил: — Ты когда-нибудь видел ее?

Знойно сверкало, жгуче сквозило в тополях солнце, и Никита как-то по-особому отчетливо видел вблизи лицо Алексея, этот негородской, заросший травой дворик с палисадниками, ромашки, раскрытые окна в низком деревянном домике, и даже представилось на секунду, что он все это уже давно когда-то видел, что все это было давно знакомо ему. Но нет, он никогда ничего подобного не видел и не мог знать, что здесь, в тихом зеленом дворике Замоскворечья, жил его брат Алексей, — и показалось ему сейчас, что его приезд сюда с Валерием походил на кем-то начатую странную игру, а он как бы насильно был втянут в эту игру. И Никита сказал:

— Странно все-таки… В один день мы все оказались родственниками…

— К сожалению, — ответил Алексей и нахмурился, докуривая. — Почти. Все мы на этой земле родственники, дорогой брат, только иногда утрачиваем зов крови. Ясно? И это нас освобождает от многого, к сожалению и к несчастью. Как кардан, Валерий? — с внезапной строгостью спросил он. — Ты жив там?

— Что освобождает? Кого? — подал голос из-под машины Валерий. — Кого это ты цитируешь?

— Самого себя, — сухо ответил Алексей, и вновь Никите бросился в глаза едва заметный шрам на его виске.

— Я ночую в твоей комнате, — сказал вдруг Никита. — Там остались перчатки и груша. Ты занимаешься боксом?

Алексей сделал вид, что не услышал вопроса, затаптывая окурок в траве.

— Ты боксер? — опять спросил Никита, поглядывая на рассеченную бровь Алексея.

— Ошибся. Боксом я увлекался в прошлом. В институте. Сейчас я инструктор. В автошколе. А этот шрам — война. Царапнуло на Днепре…

— Инструктор?.. — повторил Никита, не переставая думать о том, что Алексей не ответил, видел ли он его мать. Никита знал, что мать несколько раз приезжала по своим сложным делам в Москву, но подробно никогда не говорила об этом.

— Я обкатываю машины своим ученикам. Эта вот «Волга» — одного инженера.

— Ты видел когда-нибудь мою мать? — снова спросил Никита, стараясь говорить естественно, но опасаясь выдать напряжение в своем взгляде. — Ты был знаком с ней?

Алексей сошел с крыльца и, сосредоточенный, по-прежнему не отвечая Никите, стал поворачивать к солнцу расстеленную на траве брезентовую палатку, сплошь, как гусеницами, усыпанную тополиными сережками.

— Какой золотой день, а? — сказал он. — Чуешь, брат?

— Скажи, ты когда-нибудь… — упрямо повторил Никита, — видел ее?

Алексей отпустил палатку и облокотился на покачнувшиеся под тяжестью его тела перила.

— Да, один раз я видел твою мать.

— И что?

— Помню, она была в телогрейке.

— В телогрейке? — переспросил Никита и сдвинул брови. — Это тогда… Какая тогда она была?

— Она показалась мне суровой. В общем, отец хотел ее обнять, а она сказала: «Прости, я отвыкла от нежностей».

— Что, что она сказала?

— «Прости, я отвыкла от нежностей».

И Алексей, оттолкнувшись от перил, подошел к машине, остановился подле торчащих ног Валерия, приказал грубовато:

— Вылезай! Сам доделаю. А ты вот что. Бери иглу и зашивай палатку. Если уж хочешь ехать в Крым. Тут в трех местах дыры. Все дожди твои будут.

— Алешенька, голубчик, пусть Дина зашьет, ни дьявола я в этом деле не соображаю! — лежа под кузовом, жалобно взмолился Валерий, передвигая на траве длинные ноги. — Не мужское это дело, ей-богу!

— Вылезай, тоже мне историк! — приказал Алексей. — Мужское, женское! Надо уметь — будешь уметь! И без дискуссий.

— В чем дело! Это что, частнособственнические замашки или современное трудовое воспитание? Ты понял, Никитушка, какого брата подкинула мне судьба? — Валерий захохотал, однако послушно вылез из-под кузова и, расстегивая надетую для работы старую Алексееву куртку от пижамы, прислонился плечом к крылу машины, притворяясь обессиленным. — Чтобы рабочий мог восстановить свои силы, эксплуататор должен давать ему ровно столько, сколько нужно лишь для восстановления сил. Это по Марксу, Алешенька. Обед будет? Какой? И с чем?

— Только без тостов, — сказал Алексей с грустно-насмешливым выражением и спросил Никиту: — Ты окрошку любишь? Обыкновенную деревенскую окрошку?

— Мне все равно, — ответил Никита, подходя к разостланной на солнцепеке брезентовой палатке, которую минуту назад осматривал Алексей. — Если нужно, могу зашить, — предложил он. — Если найдется большая игла.