Том 3. Ангел Западного окна

Та же роскошь в одежде! Лицо человека с отрезанными ушами уже тронуто тлением, изящный камзол свисает клочьями. Потухшие глаза бессмысленно таращатся на меня. Беззвучно шевелятся синие губы. Это труп. Мое сердце даже не дрогнуло, бьется спокойно и мерно. «Железное»! Невозмутимо смотрю на Келли...

И вдруг: какие-то размытые образы, силуэты, краски... настоящий вихрь... Зеленый туман, который сгущается в леса. Леса Богемии. Над кронами деревьев — крыша какой-то башни с черным флюгером в виде двуглавого орла Габсбургов... Но это же Карлов Тын! Высоко на крепостной башне, которая своим северо-западным боком касается отвесного скального массива, взломана решетка окна. А по обрывающейся в головокружительную бездну известковой стене, цепляясь за невидимые глазом неровности, подобно маленькому черному пауку скользит по тонюсенькой, едва различимой паутинке человеческая фигурка... Вскоре она свободно повисает в воздухе, так как стена, начиная с этого места, как бы втягивается внутрь: педант архитектор скрупулезно учел даже этот совершенно невероятный способ побега! Но что это: веревка, привязанная к оконному переплету, слишком коротка!.. Бедный паучок!.. Повис меж небом и землей... Прыгнуть вниз — высоко, карабкаться назад, вверх, — тоже высоко... Но карабкается,

ползет из последних сил... И вдруг — оконная рама медленно клонится наружу, извиваясь летит вниз веревка и...

Бедный гость у моего порога испускает призрачный стон, словно вновь — вновь и вновь! — должен пережить этот страшный миг своего низвержения в зеленую лесную бездну пред Карловым Тыном, неприступной крепостью непредсказуемо капризного императора.

Ревенант тщетно пытается что-то сказать. Однако у него нет языка, он истлел в земле. Умоляюще простирает ко мне руки... Я чувствую, он хочет меня предостеречь. Но перед чем?.. Кому-кому, а мне бояться уже нечего!..

Напрасны старания Келли. Веки его вздрагивают и обреченно опускаются. Мнимая жизнь привидения потухает. Медленно, нехотя тускнеет фантом.

На пепелище Мортлейка лето. Не могу сказать, какое по счету с тех пор, как я вернулся из изгнания...

Да, да, из изгнания! О, теперь я втайне смеюсь над суровой епитимьей, наложенной на меня Зеленым, ибо изгнание превратилось для меня в возвращение на родину! Здесь земля моих предков — о, лучше бы мне ее никогда не покидать! — и животворящие соки взойдут из материнских глубин в мое истощенное тело. Быть может, эти целительные токи укажут мне путь к самому себе. Здесь на каждом шагу следы моей королевы, и в нежном дуновении вечернего ветерка душа моя угадывает затаенный вздох тогдашних надежд на высшее счастье. Здесь могила моей разбитой жизни, но и место воскресения моего, сколь сильно оно бы ни припозднилось, тоже здесь.

День за днем просиживаю я у холодного очага и жду. Спешить мне уже некуда, ибо корабль Елизаветы навечно бросил якорь в изумрудных фьордах Гренланда и никакие неотложные государственные дела или какая-нибудь нелепая погоня за смехотворными фантомами тщеславия не отвлекут ее больше.

Шаги на лестнице! — Королевский курьер.

После церемонного поклона он недоуменно осматривается:

   — Это Мортлейк-кастл?

   — Да, друг мой.

   — И я вижу перед собой сэра Джона Ди, баронета Глэдхилла?

   — Точно так, друг мой.

Смешон этот искренний ужас на лице курьера. Наивный простак, в его понимании английский баронет — непременно нечто разодетое в шелка и бархат. Ему, бедняге, и невдомек, что не камзол делает дворянина и не лохмотья — плебс.

С судорожной поспешностью ошалелый посыльный вручает мне запечатанный пакет, еще раз кланяется с грацией деревянной куклы, у которой отсутствуют суставы, и, балансируя на шаткой лестнице, ведущей в мой «салон», исчезает.

Пакет с гербом бургграфа Розенберга: личные вещи несчастного Келли и маленький, тщательно упакованный сверточек, скрепленный печатью императора.

Крепкий черно-желтый шпагат не поддается. Ничего острого под рукой?.. Непроизвольно тянусь к бедру... Но где моя мизерикордия?.. Там, где когда-то висел мой наследственный кинжал, которым я обычно вскрывал депеши, ничего нет... Ну, кинжал ладно — его у меня выкрал призрачный суккуб Елизаветы в ту ночь ущербной луны, когда по наущению Бартлета Грина я исполнил кошмарную церемонию и он явился мне в этом самом парке, который тогда, конечно, был не таким запущенным. Боже, как давно это было!.. Потом я из какого-то непонятного упрямства сделал абсолютно точную копию наследственной реликвии и, назвав ее «мизерикордия», всегда носил с собой, используя как нож для вскрытия писем... «Ну вот, — проносится мысль, — теперь и мизерикордия покинула меня. Тоже туда же! Ну и черт с ними — и с копией, и с оригиналом!»

В конце концов я развязал узлы с помощью ржавого гвоздя, который послужил мне не хуже наконечника Хоэла Дата, и вот передо мной — черный «глазок»: император Рудольф отослал его мне без каких-либо комментариев. Выходит, и он впал в немилость и изгнан...

Смутные тени воспоминаний крадутся мимо: последняя пядь земли вокруг развалин Мортлейка продана арендаторам с молотка.