Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

Коррадо.Вирджинио, ты внутренне дрожишь. Я тоже, признаюсь, испытываю душевный ужас. Жить не значит только страдать, но также и заставлять страдать других.

Вирджинио.Неужели ты, перестав быть по-прежнему моим другом, стал моим врагом?

Коррадо.Не придавай значения тому, что я говорил. Иногда я прямо не знаю, что за чудовище рождается во мне, несколько различных жизней борются во мне между собой, чтобы разойтись и порознь поглотить что-нибудь живое или по крайней мере разбить какой-нибудь идол!.. Не знаю. Но прости меня. Молчание. Вот твой дом. Когда я вошел сюда, ты спокойно работал. Ты выводил свои линии. Все было просто. Тебе достаточно было света этого окна. Эти четыре стены охраняли тебя.

Вирджинио.Коррадо, ты помнишь комнату, которую мы занимали с тобой, когда учились по соседству с техническим институтом на улице Сан-Пиетро?

Коррадо.Помню. Такая ли она теперь, как в наше время? Кто там живет? Кто спит на наших кроватях? Все помню хорошо. Иногда мы бывали голодны.

Вирджинио.Этот бюст Данте стоял там между твоей и моей кроватью. Мы как-то купили его у ваятеля. Как раз в этот день мы были голодны, но побороли голод, и, когда принесли бюст, комната показалась нам больше и светлей. Помнишь?

Коррадо.Да.

Вирджинио.В нескольких шагах от нас, в базилике, в глубине правого придела находился предмет нашего особого почитания.

Коррадо.Моисей.

Вирджинио.Помнишь? Почти каждый вечер, перед тем как запирали церковь, мы ходили любоваться им. Он представлялся нам в полумраке чуть ли не хищным зверем, чуть ли не богом, великим олицетворением силы воли и гордости, готовым воспрянуть, более могущественным, чем все пророки Сикстинской капеллы!

Коррадо.Ведь он прожил почти тридцать лет лицом к лицу с Микеланджело и уже не мог от него отделиться.

Вирджинио.Это верно. Помню, как в один прекрасный вечер кто-то из нас сказал: «У Микеланджело было маленькое сутулое тело, которое не в силах было удержать на своих позвонках тяжести и волнений горя, заблуждений, презрения, притеснений, возмущений и тревог стольких человеческих душ. И вот он создал себе другое тело из камня и в него влил и вдохнул все бури и волнения за тридцать лет. И его он сделал способным ударить и разбить…» Мы уверовали в этот образ и с того вечера глядели на колосса со священным трепетом.

Коррадо.Ах, кто возвратит нам те вечера, полные грусти и волнения, когда мы слагали всю нашу будущность к этим каменным коленям и когда, вернувшись в нашу убогую комнату, находили свою нищету прекрасной?

Вирджинио.Буонарроти выразил твою мысль так: «Я должен любить себя больше, чем других». К этим словам прибавляю для тебя же: «У меня нет друзей, и я их не хочу». Ты верен этому изречению.

Коррадо откинул назад голову, как бы желая скрыть свое нетерпение, но в его голосе звучит тоска и раздражение.

Коррадо.Я хотел бы уже быть погребенным там, у устья реки, под курганом. Ничего другого мне не надо.

Вирджинио.Смерть очищает нас, а жизнь оскверняет. Правда ведь? Недавно, проходя по улице, я старался отыскать наш старый дом. Он стоял полуразрушенный. Я поднял глаза к верхнему этажу — крыши не было. Я узнал внутренность нашей комнаты по клочку грязной карты, висевшему еще на уцелевших стенах. И единственным следом человеческой жизни среди отбросов и мусора было это отвратительное пятно.

Коррадо.И ты настроен грустно! Ты говоришь об этом, как о каком-то тяжелом предзнаменовании.

Вирджинио.Та же судьба ожидает и дом, где мы с тобой встретились теперь и где ожила наша дружба: он тоже предназначен к разрушению. Не пройдет и нескольких месяцев, как и он превратится в груду развалин и мусора. Ты чувствовал себя здесь в безопасности. Мы действительно в полной безопасности, и свет этого окна нам достаточно светит. Но весьма возможно, что рок уже невидимо витает вокруг нас или скрывается где-нибудь и предстанет сразу, зловещий, как само разрушение.

Коррадо.Впервые слышу я, что ты говоришь о несчастии.