За разговорами гуманнымис литературными гурманамия встретил Дмитрия Фурманова,ладонь его пожал. И вотспросил Фурманов деликатно:— Вы из Одессы делегатом? —И я ответил элегантно:— Я одессит и патриот!Одесса, город мам и пап,лежит, в волне замлев, —туда вступить не смеет ВАПП,там правит Юголеф!— Кирсанов, хвастать перестаньте,вы одессит, и это кстати!Сюда вот, в уголочек, станьте,где лозунг «На посту!» висит.Не будем даром зу́брить сабель,не важно, в Лефе ли вы, в ВАППе ль,меня интересует Бабель,ваш знаменитый одессит!Он долго ль фабулу вынашивал,писал ли он сначала начернои уж потом переиначивал,слова расцвечивая в лоск?А может, просто шпарил набело,когда ему являлась фабула?В чем, черт возьми, загадка Бабеля?..Орешек крепонек зело!— Сказать по правде, Бабель мнепочти что незнаком.Я восхищался в тишинецветистым языком.Но я читал и ваш «Мятеж»,читал и ликовал!..Но — посмотрите: темы те ж,а пропасть какова!У вас простейшие слова,а за се́рдце берет!Глядишь — метафора слаба,неважный оборот…А он то тушью проведетпо глянцу полосу,то легкой кистью наведетберлинскую лазурь.Вы защищали жизнь мою,он — издали следил,и рану павшего в боюстрокою золотил,и лошади усталый пар,и пот из грязных пор —он облекал под гром фанфарто в пурпур, то в фарфор.Вы шли в шинели и звездечапаевским ловцом,а он у армии в хвостеприпаивал словцо,патронов не было стрелку,нехватка фуража…А он отделывал строку,чтоб вышла хороша!Под марш военных похорон,треск разрывных цикадон красил щеки трупа в крони в киноварь — закат.Теперь спокойны небеса,громов особых нет,с него Воронский написалкритический портрет.А вам тогда не до кистей,не до гусиных крыл, —и ввинчен орден до костейи сердце просверлил!…А что касается меня —то в дни боев и бедя на лазурь не променял бываш защитный цвет!Тень маяка, отливом смытая,отходит выправка Димитрия;воспоминаний этих вытравитьнельзя из памяти навек!Когда был поднят гроб наверх —увитый в траур гроб Димитрия, —горячий орден рвался в грудь,чтоб вместо сердца заструиться,чтоб дописать, перевернутьхотя б еще одну страницу…