Жили-были Ваня с Машейв тихом дальнем городке;с их историей домашнейя знаком накоротке.Так я начал «жили-были»эту сказку или быль,чтобы в этой сказке-быливы их так же полюбили,как я в жизни их любил.Маша — в доме невысоком —дело помнила свое:в блеск протерла стекла окон,в лоск погладила белье,проложила окна ватойи бумаги синеватойнакрошила на нее.Стены выбелила мелом,печь убрала помелом,с паутинкой сняла смелопаука — и поделом!Велся дом, как надо, с толком:с пирогами в печке лист,чисто, вымыто, но только…крысы в доме завелись.В эту ночь приплыло в гаваньсудно с флагом расписным;в эту ночь забылся Ванямутным сном и видел сны.Крысы тайно, быстро, снизуиз подпольных трюмных дырпробирались по карнизув русский город, в мирный мир.Ряд зубов во рту-обойме,крыса крадется с угла,дырку вынюхала в домеи, как пуля, в пол ушла.Уж таков шпионский норовконтрабандных злых проныр:распеваючи про мир,в маске мирных договоров,в шкаф, где хлеб и сало есть,незамеченно залезть,ложь восторженную плесть,обратиться в бегство быстро, —яд диверсий, зуд убийства,в глазках лесть, а в зубках месть.Я бы мог, пойдя на риск,взгромоздить сравнений горы.С кем еще сравнить бы крыс?Но сейчас без аллегориймной описан крысий рыск.Чтоб не путал критик кислый, —что? да кто? да что потом? —скажем: крысы — это крысы,те, что влезли в Ванин домс корабля в ночное время,крысы с шерстью и хвостом,что описаны у Брема(«Жизнь животных», 1-й том).В щелках дома скрип и щелк.Крысы видывали виды.Обходили порошок,если с виду ядовитый.Крысы знают метод тонкий:гримируясь в час ночной,та — прикинется зайчонком,эта — белочкой ручной.Но не скрыть в невинной маскехвост японский, зуб германский,и поэтому они,свет и солнце ненавидя,день-деньской проводят, сидяв тайниках своих в тени…Крысы ночью влезли в шкаф,и продукты в нем протухли,крысой пахнут даже туфли,виден хвост из-под мешка,тащат хлеб исподтишка,сгрызли край у ремешка.Потеряли крысы совесть,всюду зубок острый кус,уксус выпили и соус,позабыли в супе ус!..Так выходит в сказке нашей —будто я по крысам спец.Но теперь о Ване с Машейя хотел бы песню спеть.Только как бы поумелейпротянуть рассказа нить,чтобы их не засластитьлипко-сладкой карамелью:мол, «бодры! сильны! стройны!Актив профдвижения!Девушки моей страны!Наши достижения!»Поюжней земли Чукотки,где рыжеет леса масть, —в мерзлом городе Охотскепосле ро́дов от чахоткиумерла у Маши мать.Маша помнит, как поется,«Волочаевские дни»,шли в тайгу белояпонцы,тятю ранили они,и отцу рубахой дранойобмотала Маша рануу таежных у костров…Тятя помер… Снег растаял…В городке — советский строй.Подрастала Маша, сталамедицинскою сестрой.Днем — в родильном доме труд.После этого — ученье:акушерский курс вечерний,Маша кесарским сеченьемв анатомке режет труп.Год пройдет, один-другой,и она в халат оденется,чтоб помочь больной роженицелегкой бережной рукой.Ваня был простым рабочим,по рабочим — не простым:самолетные хвостымастерил, упрям и точен.Очки — синего стекла,но, бывало, смотрит мимо,смотрит, вспомнит и дотлапамять жжет асфальтным дымомбеспризорного котла.Был чудилой из чудил,по ночам в уме чертил,чтоб детали подлеталипрямо к Ваниной руке,чтобы синий алюминиймчался птицей вдалеке.Он мечтал. Но хвост-ракетавсем мечтаньям не чета.Без посадки против ветрасделать тыщу километровв час — могла его мечта!Так и жили Маша с Ваней.Повстречались зимним днем,в загс пошли весною ранней.Им кристальный строят дом,с телефоном, с небом, с ванной,а пока — домишко ветх:комнатенка в один свет,старорусская работа,в сенях узкие ходы,даже нет водопровода,а в углу ведро воды.Я видал дома большие;мы покрыли их стеклом,мы гранитом их обшили,и в былой глуши Коломндаже фрески есть в квартире,больше, чем в античном мире,насовали в них колонн.Я совсем не против фресок, —фрески в наших интересах,но в рассказике моемдом стоит не очень пышный,не кирпичный, а типичныйдеревянный старый дом.За плетеною корзиной,где просыпан мелкий рис,живет старый черт крысиный —злой розоволысый крыс.Разузнал пасюк заядлый,в мышеловках что за яды.Хитрый химик, крыса Хлох,этим ядом кормит блох.Крыса смыслит в химии,знает все — где О, где Аш,в пол уперши лапки хилые,точит зуб на домик наш.И в прованской жирной тюресам лежит, как в море мыс,крысий дуче, крысий фюрер,водяной микадо крыс.Он кричит крысятам здесь:— Приготовьте яда смесь!Мы цианом ложки смажем,чтоб схватила Ваню с Машей,заикав от смеха, смерть!..А Сузука, злая крыса,держит хвостик между ног,отвечает с кучки риса:— Вот приедет мой сынок! —На заморском корабле,на веревке-конопле,в темном трюме конопатомжрет сухарик за канатомсреди бочек и корзин.Любо морем плыть ему,и везет Сузукин сынв город черную чуму.Утром след на небе санный,за окном сусальный лед.Рано встали Маша с Ваней,он из чашки умывальнойледяную струйку льет.Смотрит Маша: чай кипит ли?Хорошо ль плита горит?— Мне сегодня снился Гитлер… —Ваня Маше говорит. —Слышал я тот голос хриплыйв визгах радио не раз,а во сне таращил Гитлерна меня отекший глаз.Снилось мне — терновой проволокойнаш поселок обнесен,жирный дым над нашей кровелькой…— Это самый скверный сон!..Зимний пух гудком разорван,за ночь снов не перечтешь.Ваня взял чертеж узорныйи, свернув трубой подзорной,посмотрел на свет в чертеж.Много дуг по кальке синейВанин циркуль описал,и из этих легких линийвзлетит птица-алюминийс кальки синей в небеса.Будет птица в день тревожныйсамой быстрою в бою.Держит Ваня осторожнои в подзор трубы чертежнойвидит выдумку свою.