Том 3. Гражданская лирика и поэмы

Под водой скользит акула,
дном карабкается краб,
волны катятся сутуло,
по воде дымком подуло —
то колеблется корабль.
И скрипит в каюте койка,
и от сетки клетчат след.
Пассажир стоит какой-то,
смотрит скляночку на свет.
Веки вспухшие, слипаясь,
видны в стеклышке больном;
капля ампулы слепая
мутным движется бельмом.

В темном трюме за канатом

сидит маленький пасюк;
он прогрыз ушастый тюк,
слышит ухом розоватым
клокотание волны.
Зыбкий носик лапки моют,
глазки — ампулы с чумою —
желтой жидкостью полны.
Он, как будда, сел спросонков,
ожирел пасюк в пути,
и кишит в крови крысенка
чумно-палочный пунктир.

Пароход сиреной порет

воздух в снежном серебре,
поворачивает море
нашим городом к себе.
Между гаванью и палубой
протянулася пенька.
Ее тащат (подплывала бы)
два портовых паренька.
Между гаванью и палубой
на канате диск повис,
чтоб на берег не попала бы
с корабля ватага крыс.

Вот идет, качаясь, трапом,

скрипят доски по пятам,
с золотым фуражки крабом
конопатый капитан.
Шагом к суше не привычным —
за плечом морская ширь —
сходят: лоцман, боцман, мичман,
а за ними — пассажир.

Он как будто пьян вдрызину

и не видит, что к нему
злой крысенок прыг в корзину,
и несет сынок крысиный
в город черную чуму.
Город — тихий, дальний… Впрочем,
надо справку вставить в стих:
наш Восток — Далек не очень,
Океан — не очень Тих.

— Что в газете, Ваня, нынче?

— Я прочел в обзоре ТАСС,
что в районе пограничном
наш сосед тревожит нас…
Что японские отряды
у столба со знаком «5»
перешли на нашу пядь;
наш боец убит опять,
и такой большой утраты
не забыть и не замять…

Будто пули свист щемящий

на развернутом листе!..
И читает Ваня Маше
сводку в утренней «Звезде»,
что в Мадриде бомба Гитлера
разнесла родильный дом…
Маша с глаз слезинки вытерла:
— Читай дальше, о другом!..

— Дальше сказано, что наши

не сдаются никому,
дальше гонят, отогнавши,
гитлеровскую чуму.
Но готовит Гитлер силы,
в Нюрнберге крик и шум, —
его химики взбесились:
ими спрятаны бациллы
в пулю новую «чум-чум».
А в Берлине — новый кризис,
дрессирует фюрер крыс,
чтоб они, на нас окрысясь,
нашу землю стали грызть,
чтобы пороху на помощь
двинуть армию чумы!..

— Кстати, прошлой ночью, помнишь,

странный писк слыхали мы.
Может всякое случиться,
я видала крысий хвост… —
Кто-то тихо в дверь стучится…
К Ване с Машей входит гость,
не похожий на фашиста.
Мягко, вежливо, пушисто
(из корзины — коготок)
просит гость воды глоток.

— Вы откуда?

— Я оттуда,
где из дерева посуда,
из бумаги города… —
Выпил воду, важно кланяется.
— Ну, спасибо, до свиданьица,
очень вкусная вода…

Вдруг, шатнувшись, Маша вскрикнула,

расплескала ковш, дрожит.
Из корзинки крыса прыгнула,
прямо к плинтусу бежит.
Писк крысиный и мышиный
вдруг почудился семье.
Кот, как швейная машина,
спину выгнул на скамье.

А крысенок деловито

ищет ход под половицей,
щепку старую прогрыз,
осторожно вполз под угол,
дырку черную понюхал
и учуял запах крыс.

Перед кучей хлебных крох

сына ждет Сузука. Рядом
с ней заведующий ядом
восседает, крыса Хлох.
Он на ломтике свинины,
с синим шрамом на щеке,
лапки в кислоте синильной,
и животик в мышьяке.

Крысу крик встречает шумный,

общий взмах передних ног:
— Вот наш умный, вот наш чумный,
чудный, чумненький сынок!
Вот хороший, вот уважил,
долу крысьему помог,
будет в доме хрип и кашель,
уйму всяческой поклажи
мы утащим под чумок!

Крысий фюрер чмокнул гостя

и благодарность за чуму,
крестик свастики на хвостик
с честью вешает ему.
Как сынку крысиха рада:
— Ване с Машей надо яда.
Заразим чумою дом!..—
И, чуменка писком чествуя,
идет факельное шествие
жадных глазок под полом…