Том 3. Non-fiction

ИК: Да, человечество поверило в коммунизм и сильно ошиблось, от естественного отбора в обществе никуда не деться. Есть один парадокс. У человека эволюция протекает на уровне культуры, а отбор — на биологическом, животном, нормальном уровне. То есть эволюция отстает от отбора. Волк один раз попер на ружье, оно выстрелило, он скуля убежал, и у него рефлекс. А человек пошел по тупиковому пути — и опять по нему пойдет, и других поведет, и так много раз, пока у него не выработается новая адаптация. Это ведь и есть эволюция — появление новых адаптаций. Федоров, автор «Философии общего дела», совершенно гениально заметил: психология и душевные свойства человека не изменятся, пока качественно не изменится сам биологический носитель. То есть пока, например, человек не станет бессмертным, он останется прежним.

ДБ: А он станет бессмертным? Вы верите в это?

ИК: Никаких технических препятствий этому в ближайшие 2–3 века я не вижу. Мы естественно не доживем, нам уж придется быть такими, какие мы есть. У меня был рассказик о человеке, который знает, что сегодня умрет, а на завтра уже будет достигнуто бессмертие. Ему очень обидно.

ДБ: Вы что, рассказы теперь пишете?

ИК: Да, в основном прозу, издаю в Свердловске журнал «Микс» («Мы и культура сегодня» — для средневысоколобых, сказал бы я), пишу роман…

ДБ: А стихи вы совсем забросили?

ИК: Для себя почти ничего не пишу, но для «Нау» продолжаю писать тексты, на них написан весь новый альбом «Наугад» в новом составе. Больше ни для кого, кроме «Нау», писать не хочу и не буду. Так, знаете, жена говорит, что после развода никогда больше не выйдет замуж. Моим словам, видимо, верить можно настолько же.

ДБ: Чем вы отличаетесь от основной массы ваших слушателей, то есть от нынешних двадцати — двадцатитрехлетних?

ИК: О, мы счастливое поколение! Нам повезло: мы дважды разочарованы. И в левых, и в правых. Мы уже понимали, что слушать пленум или слушать «Свободу» — это не такая уж принципиальная разница… Так что мы не отравлены никакой догмой. Мы можем думать сами и учить этому своих детей. А их у меня трое: сын от первого брака, сын и дочь — от второго.

ДБ: Рок в глубоком кризисе. Каким вы видите его будущее?

ИК: Мне кажется, он опять уйдет в подполье, причем это произойдет не нарочито, а просто потому, что его никто не будет слушать, и он прогорит. Подполье в него опять привнесет элемент игры. Говорят, что рок сгубила массовая культура, — не думаю, он и сам по себе массовая культура. Культура вообще не нуждается в эпитетах. Культура для меня — все, что претендует на обобщение. Это не качественное понятие, а какая-то субстанция: либо ее нет, либо она есть. Это закон.

ДБ: А вы еще могли бы назвать какие-то из признаваемых вами законов? О возвращающемся зле мы уже говорили, и о поступке и следствии, и об эгоизме…

ИК: Да я пишу обо всем этом. Но есть еще один закон, на котором я настаиваю абсолютно: ни одну истину нельзя абсолютизировать. Избегайте оголтелости, ничего хуже оголтелости нет. Вот мы иногда в отчаянии говорим: любви нет. Чушь! Или: гармония с собой недостижима. Опять-таки чушь: она достижима, но не абсолютно, а, как бы сказать, точечно. Надо принимать жизнь такой, какая она есть. Но мы вольны смотреть на нее собственным взглядом и по-своему выбирать. Выбора во всякой ситуации как минимум два. Так что приемлемый вариант в большинстве случаев отыскивается.

P. S.: Чуть не забыл!

ДБ: Илья, год назад вы отказались от премии Ленинского комсомола…

ИК: Ну да… потому что у нас совершенно нет традиции веселых политических шоу. Если бы можно было заказать лауреатский знак в форме шестиконечной звезды, и чтобы председатель комитета по этим премиям Анатолий Иванов ее вручал… А так…

Газета «Собеседник», 1991

О любви

Жизнь очень часто бывает похожей на поезд. Но тогда в ней любовь попадает в… Вы ездили в поездах, и вы знаете, что это долгая, утомительная дорога… люди делают кучу вещей, которые они не делают у себя дома: больше курят, больше пьют, больше читают газет и журналов. Все равно все люди ждут, когда они, наконец, выйдут из поезда. И мне кажется, что любви, если и есть место в этом поезде, то это просто птица, залетевшая в поезд. Она мечтает вырваться из купе наружу, приехать куда-то. Если жизнь очень похожа на поезд… для кого-то, то, значит, любовь в нем постоянно живет ожиданием приезда, ожиданием вокзала, на котором она сможет, наконец, выйти из этого поезда.