Передай от меня усердный поклон Петру Михайловичу и Ивану Петровичу[382].
От всей души обнимаю тебя, друже, и благодарю за твое письмо. Слава Богу, что ты наконец избавился от своей лихорадки, которая так некстати было вздумала замедлять твое возвращение в твой настоящий вид. Мое желание тебе пуще всего состоит в том, чтобы тебе Бог дал бодрое расположение духа, тогда и прочее все, конечно, придет вдвое скорее. Впрочем, теперь уже у вас там полный развал весенней теплоты, и я надеюсь, что тебе теперь легче будет избавиться от своей хандры, имея возможность отогреваться на солнце и не находясь долее в необходимости свертываться, по твоему обыкновению, в клубочек. Что-то теперь ваша музыкальная академия? Если нервы твои перестали противиться музыкальным звукам, то я бы особенно тебе рекомендовал гитару: сидел бы ты, старичок, да пощипывал бы, и тоска бы к тебе не смела подступиться, а между тем это было бы занятие самое удобное и во время водных курсов, которым время подходит.
Когда обозначится время вашего отъезда в Крейцнах, то напиши как можно аккуратнее, когда и куда адресовать письмо, потому что я не намерен продолжать такого молчания, как до сих пор. Одною из главных причин теперешнего молчания было то, что мне было совестно признаться — чего, однако ж, никогда не могу миновать, — что я не успел еще приняться за песни. В следующем письме авось либо удастся дать об них вести больше удовлетворительные.
Об литературе на этот раз сказать нечего, тем больше что ты список всему новому увидишь в «Отечественных записках», которые тебе посылает Катерина Михайловна и которые должны дойти к тебе в скором времени с Н. Ф. Бахметьевым. Всего замечательнее издание многих документов по русской истории, на поприще которой, кроме Археографической комиссии, подвизаются особенно князья Оболенский и Муханов. Археографическая комиссия напечатала собрание юридических актов — очень важное, Муханов готовится издать новую часть своего сборника; Оболенский издал также сборник, почерпнутый им из Московского архива, и очень любопытный. Для продолжения своего сборника он просит у меня толстовские письма Петра Великого, но я не могу на это согласиться без вашего разрешения, потому что они назначались в будущий симбирский сборник. Впрочем, так как симбирский сборник еще за горами и ко времени своего появления еще успеет обогатиться многими новыми приобретениями, то я был бы не против этого, потому что Оболенский самый аккуратный изо всех существующих у нас издателей русских памятников. Как ты об этом посудишь? Что скажет Петр Михайлович? Честь и слава Петру Михайловичу за обретение рукописи об Петре! А с моей стороны благодарственное челобитье до земли! Собираюсь писать к нему особенно, а между тем передаю три усердные поклоны ему и Ивану Петровичу, к которому также обещаюсь писать.
У нас, слава Богу, все довольно хорошо. В следующий раз буду писать больше, а теперь покуда пора кончить. Крепко обнимаю тебя! Восстановляйся и крепни скорее, а пуще всего гони от себя прочь тоску. Бог даст, все будет по желанию.
У меня тут по части удовлетворенных и забавных обстоятельств есть несколько книжек: Шекспир, Шиллер, несколько книжек об русской старине и поляк Красицкий (которую библиотеку ты, впрочем, сама уже имела честь здесь видеть). Но изо всего этого покуда ничего не трогаю. Читал только несколько Красицкого, который, кроме своего ума, вместе с тем интересен и как способ навостряться в польском языке. Это епископ, бывший другом Фридриха II и писавший между прочим насмешками над монахами. Вообще человек отменно умный, но только по тогдашней моде. Епископом он был столько же, сколько Кондильяк игумном.
Особенно усладительно мне здесь присутствие гитары, которую я иногда щиплю и которая утешает меня старыми песнями. Я разобрал еще одну новую — «Не одна в поле дороженька», прекрасные вариации Высоцкого, однако еще не твердо знаю и авось либо успею вытвердить. Как только удастся справиться с самыми необходимыми делами, явлюсь за тобою. Крепко тебя обнимаю, пожалуйста, будь здорова и напиши подробно с этим посланным. Прощай, мой душевный друг, поклон бабушке[383], Ивану Филипповичу[384], которые ко мне так добры и ласковы, что я не знаю, как мне благодарить их; кузинам тоже мой поклон в пояс.