Том 3. Поэмы 1905-1922

Всего ужасней одинокий,
Кто черен, хил и гноен,
Он спит, но дух глубокий
В нем рвется неспокоен.

Бессильный видит вечно битвы,

Он ждет низринуть королей,
Избрал он царства для ловитвы,
Он – чем смелее, тем больней.

И если небо упадет

И храм сожженный просверкает,
Вчерашний раб народы поведет,
Ведь силен тот, кого не знают!
Вот я изрек премудрость ада,
За что и сяду ко всем задом.
. . . . . . . . . . . . . . .
Счастливец проснулся, смекнул,
Свое добро взвалил на плечи
И тихим шагом отшагнул
Домой, долой от сечи.

И умиленно и стыдливо

За ним пошла робка и та,
Руки коснувшись боязливо,
И стала жарче, чем мечта.

«Служанке грязною работой,

Скажи, какой должна помочь?
Царица я! копьем охоты
Именам знатным кину: прочь!

Сошла я в подземные недра,

Земные остались сыны,
Дороги пестрила я щедро:
Листами славными красны.

Ты самый умный, некрасивый,

Лежишь на рубище в пыли,
И я сойду тропой спесивой
Твои поправить костыли.

Тебя искала я давно,

Прошла и долы и моря,
Села оставила гумно,
Улыбок веники соря.

Твой гроб живой я избрала,

И в мертвом лике вижу жуть,
В борьбе с собой изнемогла –
К тебе моя уж настежь грудь.

Спесь прежних лет моих смирится

Даю венок,
Твоя шершавая десница –
Паду, великая, у ног.

О, если ринешься с высот

Иль из ущелий мрачных взмоешь
Равно вонзаешь в сердце дрот
И новой раной беспокоишь!»

Отверженный всегда спасен,

Хоть пятна рдеют торопливо,
Побродит он –
И лучшее даст пиво…

Как угля снег сияло око –

К блуднице ластилися звери,
Как бы покорны воле рока,
Ей, продавщице ласки, веря.

И вырван у множества вздох:

«Кто сей, беззаботный красам?»
И путь уж ему недалек,
И знак на плечах его: Сам!

Тщедушный задрожал за злато

И, вынув горсть червонцев,
Швырнул красавице богато –
Ах, на дороге блещет солнце!

Та покраснела от удара,

Руками тонкими взметнула
И, задыхаясь от пожара,
В котел головою нырнула.

Дворняжкой желтой прянул волос,

Вихри оград слезой погасли,
И с медью дева не боролась,
Махнув косой в шипящем масле.

Судьба ее вам непонятна?

Она пошла, дабы сгореть,
Высоко, пошло и бесплатно –
Крыс голубых та жертва снедь…

И заворчал пороков клад,

К смоле, как стриж, вспорхнув мгновенно.
Вот выловлен наряд,
Но тела нет, а есть лишь пена!

Забыть ее, конечно, можно,

Недолог миг, короче грусть,
Одно тут непреложно:
И стол вовек не будет пуст.

Игра пошла скорей, нелепей,

Шум, визг и восклицанья,
Последние рвутся скрепы
И час не тот, ушло молчанье!

Тысячи тысяч земного червонца

Стесняют места игроков –
Вотще, вотще труды у солнца –
Вам места нет среди оков!

Брови и роги стерты от носки,

Зиждя собой мостовую,
Где с ношей брюхатой повозки
Пыль подымают живую.

Мычит на казни осужденный:

«Да здравствует сей стол!
За троны вящие вселенной
Тебя не отдам, нищ и гол!

Меня на славе тащут вверх,

Народы ноги давят,
Благословлю впервые всех,
Не все же мне лукавят!»

Порок летит в сердцах на сына,

Голубя слаще кости ломаются!
Любезное блюдо зубовного тына
Метель над желудком склоняется…

А наверху, под плотной крышей,

Как воробей в пуху, лежит один.
Свист, крики, плач чуть слышны,
Им внемлет, дремля, властелин.

Он спит – сам князь (под кровлей).

Когда же и поспать?
В железных лапах крикнут <кролики>,
Их стон баюкает, как мать…

И стены сжалися, тускнея,

Где смотрит зорко глубина,
Вот притаились веки змея,
И веет смерти тишина.

Сколько легло богачей,

Сколько пустых кошельков,
Трясущихся пестрых ногтей,
Скорби и пытки следов!..

И скука, тяжко нависая,

Глаза разрежет до конца.
Все мечут банк и, загибая,
Забыли путь ловца.

И лишь томит одно виденье

Первоначальных светлых дней,
Но строги каменные звенья,
Обман – мечтания о ней.

И те мечты не обезгрешат,

Они тоскливей, чем игра.
Больного ль призраки утешат?
Жильцу могилы ждать добра?

Промчатся годы – карты те же,

И та же злата желтизна,
Сверкает день все реже, реже,
Печаль игры, как смерть, сильна!

Тут под давленьем двух миров

Как в пыль не обратиться?
Как сохранить свой взгляд суров,
Где тихо вьется небылица?

От бесконечности мельканья

Туманит, горло всем свело,
Из уст клубится смрадно пламя,
И зданье трещину дало.

К безумью близок каждый час,

В глаза направлено бревно.
Вот треск и грома глас.
Игра, обвал – им все равно!
. . . . . . . . . . . . . . .
Все скука угнетает…
И грешникам смешно…
Огонь без пищи угасает
И занавешено окно…

И там в стекло снаружи

Все вьется старое лицо,
Крылом серебряные мужи
Овеют двери и кольцо.

Они дотронутся, промчатся,

Стеная жалобно о тех,
Кого родили… дети счастья
Все замолить стремятся грех…