Том 3. Поэмы 1905-1922

Чудищ видений ночных черные призраки,
Черные львы.
Плясунья, шалунья вскочила на дерево,
Стоит на носке, другую, в колене согнув, занесла над головой;
И согнута в локте рука.
Кружев черен наряд.
Сколько призраков!
Длинная игла дикообраза блестит в лучах Ая.
Ниткой перо примотаю и стану писать новые песни.
Очень устал. Со мною винтовка и рукописи.
Лает лиса за кустами.
Где развилок дорог поперечных, живою былиной
Лег на самой середке дороги, по-богатырски руки раскинул.
Не ночлег, а живая былина Онеги.
Звезды смотрят в душу с черного неба.
Ружье и немного колосьев – подушка усталому.
Сразу заснул. Проснулся, смотрю, кругом надо мною
На корточках дюжина воинов.
Курят, молчат, размышляют. «По-русски не знай».
Что-то думают.
Покрытые роскошью будущих выстрелов
За плечами винтовки,
Груди в широкой броне из зарядов.
«Пойдем». Повели. Накормили, дали курить голодному рту.
И чудо – утром вернули ружье. Отпустили.
Ломоть сыра давал мне кардаш,
Жалко смотря на меня.

18

– Садись, Гуль-мулла. –
Черный горячий кипяток брызнул мне в лицо?
Черной воды? – Нет, – посмотрел Али-Магомет, засмеялся.
– Я знаю, ты кто.
– Кто?
– Гуль-мулла.
– Священник цветов?
– Да-да-да.
Смеется, гребет.
Мы несемся в зеркальном заливе
Около тучи снастей и узорных чудовищ с телом железным,
С надписями «Троцкий» и «Роза Люксембург».

19

– Лодка есть.
Товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем!
Денег нет? Ничего.
Так повезем! Садись! –
Наперебой говорили киржимы.
Я сажусь к старику. Он добродушен и красен, о Турции часто поет.
Весла шумят. Баклан полетел.
Из Энзели мы едем в Казьян.
Я счастье даю? Почему так охотно возят меня?
Нету почетнее в Персии
Быть Гуль-муллой,
Казначеем чернил золотых у весны
В первый день месяца Ай
Крикнуть, балуя: «Ай!»
Бледному месяцу Ай,
Справа увидев,
Лету крови своей отпустить,
А весне золотых волос.
Я каждый день лежу на песке,
Засыпая на нем.

1921 <вторая половина>

Голод *

I