Том 3. Поэмы 1905-1922

А рядом в избе с тесовою крышею
Угрюмый отец
Хлеб делит по крошкам
Заскорузлыми пальцами.
Только для глаз.
И воробей,
Что чиликнул сейчас озабоченно,
Не был бы сыт.
«Нынче глазами обед.
Не те времена», – промолвил отец.
В хлебе, похожем на черную землю,
Примесь еловой муки.
Лишь бы глаза пообедали.
Мать около печи стоит.
Черные голода угли
Блестят в ямах лица.
Тонок разрез бледного рта.
Корова была, но зарезана.
Стала мешками муки и съеденным хлебушком.
Зарезал сосед, свои не могли.
Чернуха с могучими ребрами
И ведром молока в белом вымени.
Звучно она, матерь рогатая,
По вечерам теленку мычала,
Чтоб отозвался нежный теленок.
Девочки плакали.
Теленка же скушали сами,
Когда вышла конина в селе.
Жареху из серых мышей
Сын приготовил, принес.
В поле поймал.
И все лежат на столе,
Серея длинным хвостом.
Будет как надо
Ужин сегодня.
Ужин сегодня – чистая прелесть.
А раньше, бывало, жена закричала бы громко
И кувшин бы разбила вдребезги, брезгуя,
Увидя умершую мышь потонувшей в сметане.
Теперь же безмолвно и мирно
Мертвые мыши лежат на столе для обеда,
Свисая на землю черным хвостом.
«Жри же, щенок!
Не околеешь»,–
Младшему крикнула мать
И убежала прочь из избы.
Хохот и плач донеслись
С сеновала.
И у соседей в соломенной хате
Подан обед на дворе.
Подан обед, первое блюдо
В чугуне – кипяток на полове.
Полезен прополоскать животы.
Кушайте, дети,
Резаной мелко соломы.
«Дети, за стол. Не плакать, не выть,
Вы ведь большие!»
Строже сделались лица.
Никто не резвился и не смеялся.
По-прежнему мать встала у печки,
Лицо на ладонь оперев и тоскуя.
Застыли от страха ребятушки,
Точно тайна пришла
Или покойник лежал среди них.
Кончен обед, глаза почернели и опустилися рты.
И разбрелись ребятишки.
В углу громадные матери
Темнеют глаза.
А что же второе?
Второе? – Общая яма,
Где, обнявши друг друга,
Лягут все вместе,
Отец и семья,
Мать и отец, сестры и братья,
С кротким лицом
Свечки сгоревшей.