Том 3. Позолоченный век (повесть наших дней)

- Ну, конечно, сила. Такова уж природа человеческая. Взять хотя бы меня. Когда мы только что приехали в Вашингтон, меня называли и мистер Селлерс, и майор Селлерс, и капитан Селлерс, - и ни один человек почему-то не мог запомнить, кто же я такой на самом деле; а как только наш законопроект прошел в конгрессе, так я сразу стал полковник Селлерс, - и теперь, будь спокоен, никто не ошибется. И всяк старается мне угодить. И что я ни скажу - это замечательно, сэр, прямо замечательно! Как видно, я уже теперь не говорю ни одного неостроумного слова. Только и слышно: "Приходите к нам обедать, полковник!"; "Почему вы нас никогда не навестите, полковник?" Полковник сказал то, полковник сказал это. "А знаете, такой-то сделал то-то, - да-да, чистая правда, мой муж слышал это от самого полковника Селлерса!" Понимаешь, в чем тут штука? Но вот сенат прервал работу, и наш грандиозный законопроект повис в воздухе, - и черт меня дери, если я не оказался просто-напросто "стариной Селлерсом". А на прошлой неделе палата приняла его в третьем чтении, - и теперь я опять полковник; и если бы мне пришлось съесть все обеды, на которые меня приглашают, через две недели я бы, пожалуй, лопнул.

- Любопытно, кем-то вы станете завтра, полковник, когда президент подпишет наш закон?

- Генералом, сэр! Генералом, вне всякого сомнения. Да, сэр, завтра только и будет слышно: "Разрешите вас поздравить, генерал! Вы совершили подвиг, генерал, вы совершили подвиг во имя бедных негров!", "Джентльмены, позвольте представить вам моего друга, генерала Селлерса, друга и благодетеля бедных негров!". Да провалиться мне на этом месте, если в газетах не станут писать: "Вчера вечером в наш город прибыл генерал Селлерс с сопровождающими его лицами и остановился на Пятой авеню! Генерал изволил принять приглашение на банкет, устроенный Космополитенклубом в его честь!" Вот увидишь, начнут цитировать высказывания генерала Селлерса по разным вопросам. И уж поверь, мнение генерала Селлерса насчет того, следует ли возбудить новый процесс и применить habeas corpus по делу несчастной мисс Хокинс, тоже будет кое-что значить в высоких сферах.

- А я хочу первым пожать вашу честную руку и приветствовать вас соответственно вашему новому чину и званию, и я хочу сделать это теперь же, генерал! - воскликнул Вашингтон, стискивая руку Селлерса и глядя на него с восторженной нежностью.

Полковник был тронут и в то же время доволен и горд - это ясно выразилось на его лице.

Вскоре после утреннего завтрака начали приходить телеграммы. Первая, подписанная Брэмом, гласила:

"БЕЗ СОМНЕНИЯ, ПРИГОВОР БУДЕТ ВЫНЕСЕН СЕГОДНЯ. КАКОВ БЫ ОН НИ БЫЛ, ПОЗАБОТЬТЕСЬ О ТОМ, ЧТОБЫ МЫ В СЛУЧАЕ НАДОБНОСТИ МОГЛИ НЕМЕДЛЕННО ПРЕДПРИНЯТЬ ЛЮБЫЕ ДАЛЬНЕЙШИЕ ШАГИ."

- Вот это деловой разговор, - сказал Селлерс. - Замечательный малый этот Брэм! Единственный человек в Нью-Йорке, который меня сразу понял; он мне потом сам так прямо и сказал.

Следующая телеграмма была от Дилуорти:

"ПРИВЛЕК НА СВОЮ СТОРОНУ НЕ ТОЛЬКО НЕПРЕКЛОННОГО, НО ЧЕРЕЗ ЕГО ПОСРЕДСТВО ЕЩЕ ЧЕЛОВЕК ДЕСЯТЬ ИЗ ОППОЗИЦИИ. БУДУ ВНОВЬ ИЗБРАН СЕГОДНЯ ПОДАВЛЯЮЩИМ БОЛЬШИНСТВОМ".

- Превосходно! - сказал полковник. - У этого человека необычайный организаторский талант. Он хотел, чтобы я поехал с ним туда и помог все это устроить, но я сказал: "Нет, Дилуорти, я в любую минуту могу понадобиться здесь и Лоре и нашему законопроекту. Но вы и сами настоящий гений по организаторской части, - сказал я, и не ошибся. - Действуйте смелей, сказал я, - вы отлично управитесь". И он управился. Но меня тут не за что хвалить, если я и подбавил ему храбрости, так это только помогло ему выиграть сражение, но сражался-то он, а не я. Он завоевал на свою сторону Нобла, - я считаю, что это блестящий дипломатический ход, сэр, просто блестящий!

Вскоре пришло новое известие из Нью-Йорка:

" ПРИСЯЖНЫЕ ВСЕ ЕЩЕ СОВЕЩАЮТСЯ. ЛОРА СПОКОЙНА И ТВЕРДА, КАК СТАТУЯ. СЛУХИ, БУДТО ПРИСЯЖНЫЕ ПРИЗНАЛИ ЕЕ ВИНОВНОЙ, ЛОЖНЫ И ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫ".

Вашингтон побелел, у него перехватило дыхание.

- Преждевременны! - выговорил он наконец. - Выходит, все они ждут обвинительного приговора!

Он и сам ждал того же, но у него не хватало мужества высказать это вслух. Он готовился к худшему, но, сколько ни готовился, довольно было намека на то, что Лору могут осудить, - и он весь помертвел.

Друзья начинали терять терпение; телеграммы ползли, как черепахи; впрочем, такая тревога снедала обоих, что даже и молния небесная показалась бы им медлительной. Они шагали из угла в угол, изредка перекидывались бессвязными словами и прислушивались, не звонят ли у двери. Телеграмма следовала за телеграммой. Все еще ничего нового. Наконец пришло еще одно известие, всего две строчки:

"ПОСЛЕ КРАТКОГО ПЕРЕРЫВА ЗАСЕДАНИЕ СУДА ВОЗОБНОВИЛОСЬ. ПРИСЯЖНЫЕ ГОТОВЫ ОГЛАСИТЬ ПРИГОВОР".

- Господи, скорей бы уж конец! - вырвалось у Вашингтона. - Эта неизвестность хуже смерти!

Потом пришла еще телеграмма:

"ОПЯТЬ ЗАМИНКА. ПРИСЯЖНЫЕ ПРОСЯТ НЕБОЛЬШОЙ ОТСРОЧКИ И ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ ИНСТРУКЦИЙ".