Том 3. Рождество в Москве

Пер-сте-нек… зо-о…ло-о-той,
Та-ли-сман. ты вечно будешь дорогой!

И нет его. О, сладкие мечты, признанья, шелест платья, вздохи, поцелуй, измена!.. В страшные мгновенья, когда уход казался избавленьем от юдоли, от черрной доли… я всматривался в этот изумруд и… – «и верится, и плачется, и так легко, легко!» Где он? Увы, про-жрал. И с ним – всю красоту, что жизнь мне подарила… – первую любовь, улыбки, слезы, грезы… и Маргариту. Ну, она звалась… «Ее сестра звалась Татьяна»? Нет, не Татьяна, и не Джульетта, и не Офелия…, а проще, даже очень проще. Но… номина сунт одиоза. Мол-ча-ние.

Что там – улыбки, слезы, розы! Все повторялось и может повториться. Нет, в том изумруде, в камне-солнце, я потерял неповтори-мое… Здесь – многого не встретить. Женщины? Не только женщины. Да вот, видали ро-зовые яйца, в кабаках, в бистрах? У пьяного прилавка, на мокрой жести, в вазах, розовые яйца? Пьют ординэр, и – на закуску. Забыли – для чего. У нас… Да, пьяница у кабака облупливал, но по-мнил. Пяткой помнил, коли душа пропита. Можно докопаться в пя-тке! Нет, не прикрашиваю, – знаю. А тут…

Помните? Весна, российская весна, разливы, вербы, текут снега.

«Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега»..

И так далее, мутными ручьями… и – в луга! И колокола…

«Тот звон смиряющий всем в душу просится..»

«Во все окошки ласточки кричат – «Христос Воскресе!» Пасха. Гиацинты на столах, розы на куличах, пунцовое и голубое… и глаза! Гла-за какие! И васильки, и незабудки, и синь лугов, и синь небес! Сирень – глаза, сирень – дыханье, движенья – гибкая сирень… и речи плавной колыханье, и в смехе праздничная лень… А-а-а!.. И звон с зари и до зари. И…

«Песнь в душе моей трепещет,
И разливается, и плещет…»

Чье, не помните? И я не помню. «И я, как малое дитя, смеюсь и плачу… не шутя». Не помните? И я не помню. Все забыто, убито, вбито, перебито. Мол-ча-ние!

Когда его про-жрал, тот изумруд, тот камень-солнце… – все прожрал. Но, погодите, милый… надо знать. Винцо неважное. Ах, пил в Тифлисе… ка-хэ-тинку! Ка-хэ, ка-хэ… э-эх-хе-хе! Как прожрал? Сперва спросите: друг, расскажи, какая из богинь Олимпа тебе вручила талисман. Сперва поэ-зия, потом уж проза. Высокопарно? Привычка, душу подымаю на ходули, чтобы не ползала по грязи. Да знаю… мне, бывало, Зажимайлов Мишка, наш режиссер в Ростове-на-Дону, под Станиславского старался: «Проще тоном, проще, будто ты в бане на полке… Говоришь: „дождь пошел“, в окошко, а выходит… будто Александра Македонский на триумфальной колеснице!» Знаю. И не хочу. Хочу, как Сумароков, величаво: «Теки, мой князь, во храм… яви себя в народе!» А я… «пойду отдам… последний долг природе!» Привычка, с иб-сенского Брандта: к небесам! Ползать очертело…

Ах, играл я «Брандта»! Где? Везде. И… в Москве, понятно. Сам Ленский слушал – плакал. Качалов? Широкая душа, вместила… все, до… «лобзанья пяток»… – есть тра-ги-комедия такая!.. От-ставить, к черту «качалку» эту! отставить! Играл я Брандта. В Питер звали, сам Аполлонский… – отклонил. Там Пи-тер, а со мной – Россия. До славы я не жаден. Тут начинается…

Великий пост, Москва, ангажементы. Стою в «Лоскутной». К Гришину, в Саратов, на мазу. Брожу… вдоль улиц шумных, набираюсь столичных впечатлений. В Кремле, говею… всегда говел. Карточку несут! Читаю: «Прогулов»! Знаете – Прогулов, миллионер? Он самый, ситчик-то его известный. В Нижнем на ярмарке встречались, уважал. Хорошо, просить. Входит, чуть мешковат, но джентельменом… розовый такой, приятный. Ладошки так вот, умывает, – «Помните-с?» – «Помню-с. Чем могу служить?» Оказывается: свой театр, домашний. Ну, не совсем домашний – а для «фэнфлер», для избраннейших, так сказать, на полтораста кресел… сплошь э-лита! Кресло – сто целкачей, на раненых. Война была. Просит, умоляет даже: «Брандта! перешибить Качалова!» Не нравился ему Качалов, истеричен. Потом узнал я: что-то с супругой вышло, супруга закапризила… хотела в студию, да… стык случился. Тысяча за выход. Отклонил – «за выход»: жертвую! Даже попятился и руки поднял: «Шиллер вы, говорит, так благородно!» Причем тут Шиллер? Просто – для раненых я, русский человек.

Игра-ал…! – молчание. То есть не в смысле… а… подробности в афишах. Не буря, а тай-фун аплодисментов, стон. Ломали кресла. Ну, новые знакомства, письма, рандэву, обеды, портреты… – разоренье. Цветов, венков, букетов…! Лиру поднесли из роз и лилий, – в автомобиль не влезла. Ну, в лоск замотан. В Саратов надо, ангажемент, билет в кармане, – не пускают. Вдруг – карточка. Серебряная, монограммы. Просить!

Входит дама. Не дама, а… симфо-ния, поэма. «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно». Больше ничего. Молчание.