Том 3. Русская поэзия

Когда новая русская революция пересматривала дела прежних русских революций, когда одни требовали причислить расстрелянного царя с его семейством к лику мучеников, а другие робко полагали, что это все-таки слишком, мне часто вспоминалось одно стихотворение, написанное через считаные два года после этого расстрела и посвященное одной из самых трагических жертв расправы — наследнику престола, 14-летнему Алексею Николаевичу. Это стихотворение Марии Шкапской из книги «Барабан Строгого Господина», вышедшей в 1922 году. Для отвода глаз там был цикл из двух стихотворений «Людовику XVII». Первое стихотворение было действительно об этом нецарствовавшем сыне казненного французского короля: тюрьма, лохмотья, объедки, плач и сиротство. А второе читалось так:

Народной ярости не внове
Смиряться страшною игрой.
Тебе, Семнадцатый Людовик,
Стал братом Алексей Второй.

И он принес свой выкуп древний
За горевых пожаров чад,
За то, что мерли по деревне
Мильоны каждый год ребят,

За их отцов разгул кабацкий
И за покрытый кровью шлях,
За хруст костей в могилах братских
В маньчжурских и иных полях.

За матерей сухие спины,
За ранний горький блеск седин,
За Геси Гельфман в час родин
Насильно отнятого сына,

За братьев всех своих опальных,
За все могилы без отмет,
Что Русь в синодик поминальный
Записывала триста лет,

За жаркий юг, за север гиблый
Исполнен над тобой и им,
Неукоснительно чиним,
Закон неумолимых библий.

Но помню горестно и ясно —
Я — мать, и наш закон — простой:
Мы к этой крови непричастны.
Как непричастны были — к той.

Долгие годы имя Марии Шкапской было забыто. Только после 1987 года стали появляться редкие перепечатки ее стихов в журналах, газетах, антологиях. Но именно этого стихотворения среди них не было ни разу. Почему? У меня на это только один ответ: в наше обозленное время, когда всем хочется мстить друг другу за старые обиды, мысль и чувство этого стихотворения не пришлись по душе ни той, ни другой стороне. Одним не хотелось вспоминать о невинной крови наследника, другим — о крови, пролитой веками царской власти, которую он искупил. А Шкапская говорила: без крови нет истории, но в этой крови виноваты одинаково все. Кроме матерей. Подняться до высоты этого взгляда нам до сих пор оказывается трудно.

«Кровь-руда» — называлась одна из книжек Шкапской; кровь — сквозной образ ее поэзии. Для стихов, писавшихся в годы мировой и Гражданской войны, это не удивительно. Но за кровью, проливаемой в войнах и революциях, она видит иное: ту кровь, в которой женщины рожают детей, передавая им неумирающую наследственность единого во веки веков человечества. Современников эти стихи шокировали. Любую эротику, казалось бы, русская поэзия уже освоила; однако дефлорация, роды, аборты оказывались ее ценителям непривычны и непонятны. «Гинекологическая поэзия» — говорили о стихах Шкапской; «Василиса Розанова» — называли поэтессу. Такие ярлыки удобно отвлекали внимание от ее трагической темы — темы, в которой были и человечество, и Россия, и бог.

Человечество, чтобы выжить на земле, выработало два биологических инстинкта: каждый человек стремится выжить сам и продлить свой род. Это давно уже нашло отражение в броской банальности: «любовь и голод правят миром». Шкапская напоминает: за выживание особи борется мужчина, за выживание рода — женщина. Мужское дело начинается борьбой против природы и кончается борьбой против себе подобных, женское — никогда. С плакатной ясностью она пишет об этом в поэме «Человек идет на Памир», но подспудно эта тема проходит сквозь все ее стихи: есть ночная кровь, в которой зачинаются людские поколения, и есть дневная кровь, когда люди истребляют друг друга, и ее проливают мужчины. Это не упрек, это трагедия, из которой нет выхода.

Когда люди борются за выживание, они делят мир на своих и чужих, и тогда изобретается слово «Отечество». Для женщины оно — надуманно, ее родина — вся земля «от Чили до Бретани»: «служит не отчизне, а жизни тихая безмолвная мать». Когда нет вражды между отечествами, то встает вражда внутри отечества, между теми, кто по-разному судит о нем и его путях, и такая вражда еще страшнее и кровавее. О России Шкапская пишет с любовью и ужасом: