Том 3. Русская поэзия

«Выросла я в большой нищете в тех петербургских трущобах, о которых часто не знают многие называющие себя петербуржцами, — в районе Колтовских и Сурских, в непосредственной близости к общественной свалке городского мусора, которая для меня и для других детишек местной бедноты была источником существования… Выбраться из рядов люмпен-пролетариата гораздо труднее, чем оттуда». Может быть, краски здесь и сгущены, но так они сгустились в памяти Шкапской. Отец ее был мелкий чиновник на грошовой пенсии, душевнобольной, мать — в параличе, с 11 лет будущая поэтесса должна была зарабатывать на семью в семь человек: собирала кости и тряпки, мыла полы и окна, стирала, надписывала адреса на почте, дежурила в психбольнице, выступала статисткой по рублю за вечер, «зубами выгрызала» (по словам автобиографии) каждую полугодовую плату в училище, но училась так, что кончила гимназию на казенный счет как лучшая ученица. Потом поступила на медицинский факультет, дважды арестовывалась, по смягченному приговору («дело витмеровцев» — просветительского кружка с социал-демократическим уклоном) была с мужем выслана вместо Олонецкой губернии за границу. Первое время получала (вместе с другими высланными) стипендию от московского купца-филантропа; потом — война 1914 года, стипендия оборвалась, зарабатывала в госпиталях и эвакопунктах, летом — на виноградниках и рыбных промыслах, потом продавала киноафиши на бульварах; окончила курс в Тулузе с дипломом преподавателя словесности, год слушала лекции в Париже на факультете восточных языков (памятью об этом осталась книжка 1923 года «Ца-ца-ца»).

Стихи она писала смолоду, прошла через увлечение и Надсоном, и Северянином, но собственный стиль стала нащупывать лишь во Франции. В литературу ее толкнули два очень непохожих писателя: старый В. Г. Короленко и сверстник И. Эренбург. Ее очерки, описывающие французскую жизнь с непривычных, непарадных сторон, стали печататься в русских газетах.

Вернувшись в Россию в 1916 году, она стала разъездным корреспондентом петроградского «Дня»: «та же скитальческая жизнь, вызванная вечным внутренним беспокойством» (автобиография). Из сурово отобранных стихов французских лет составилась книга «Вчерашнее» (потом — «Час вечерний»), предисловие к ней написала Зинаида Гиппиус. Но книга не вышла, а «День» был закрыт большевиками. Гражданская война застает Шкапскую на Украине с двумя детьми, грудным и двухлетним; за год в Новочеркасске они пережили и белый, и красный террор. В 1920 году она возвращается в Петроград, по рукописи еще не изданных стихов ее принимают в Союз поэтов. Поэма «Явь» печатается в «Правде»; на одном из вечеров по настоянию Блока она читает стихи о Людовике XVII и Алексее II, после этого Гумилев перестал подавать ей руку.

За два года вышли четыре ее маленьких сборника: в 1921 году — «Mater dolorosa», в 1922 году — «Час вечерний», «Барабан Строгого Господина» и «Кровь-руда» (два из них были переизданы). Критика отнеслась к ним неприязненно, а читатели — внимательно. Шкапская — в гуще петроградской литературной жизни, в 1923–1925 годах ее квартира на Петроградской стороне — вроде литературного клуба, куда можно прийти даже без знакомства с хозяевами; ее альбомы тех лет с записями, выписками и вырезками — драгоценность для историков. Хотя сама Мария Шкапская не искала славы. Даже громкое звучание стихов было ей всегда чуждо, и сочиняла она их — в отличие от многих поэтов — никогда не вслух, только про себя. Отсюда и ее манера писать стихи в строку, как прозу,− для передачи неторжественной, интимной, скороговорочной интонации. Но при этом запоминались они мгновенно, как запомнилось многим коротенькое ее стихотворение 1921 года:

Петербурженке и северянке,
люб мне ветер с гривой седой,
тот, что узкое горло Фонтанки
заливает невской водой.

Знаю — будут любить мои дети

невский седобородый вал,
оттого что был западный ветер,
когда ты меня целовал.

В 1925 году вышла последняя книжка стихов Шкапской, «Земные ремесла», в ней — «Человек идет на Памир», — и на этом поэзии конец. Шестая книжка осталась в рукописи; из множества ненапечатанных стихов в архиве Шкапской — ни одного после 1925 года. Почему? Об одной причине мы можем лишь догадываться: в декабре 1925 года застрелился человек, с которым она прожила много лет, он умер у нее на руках, она сама была на грани самоубийства. О другой причине пишет она сама: потому что проза нужнее голодным людям. «Стихов сейчас больше не пишу — поэт я лирический, а нашей эпохе нужны иные, более суровые ноты. И потом кажется мне, что поэт я не настоящий и в литературе такой же случайный странник, как и во всех других областях жизни», — кончается уже цитированная нами автобиография.