Том 3. Стихотворения, 11972–1977

Те стихи, что вынашивались, словно дитя,
ныне словно выстреливаются, вихрем проносятся,
и уносятся вдаль, и столетье спустя
из какого-то дальнего века доносятся.

Не уменьшилось время мое, хоть пружин

часовых
              перержавело предостаточно.
Не уменьшился срок мой последний, остаточный.
Изменился порядок его и режим:

в месяцы я укладываю года,

вечности я в мгновенья настойчиво вталкиваю
и пишу набело. Больше не перетакиваю.
Так и — будет. И может быть, даже — всегда.

«Я знаю, что „дальше — молчанье“…»

Я знаю, что «дальше — молчанье»,
поэтому поговорим,
я знаю, что дальше безделье,
поэтому сделаем дело.
Грядут неминуемо варвары,
и я возвожу свой Рим,
и я расширяю пределы.

Земля на краткую длительность

заведена для меня.
Все окна ее — витрины.
Все тикают, словно Женева.
И после дня прошедшего
не будет грядущего дня,
что я сознаю без гнева.

Часы — дневной распорядок

и образ жизни — часы.
Все тикает как заведенное.
Все движется, куда движется.
Все литеры амортизированы
газетной от полосы,
прописывают ижицу.

Что ж ижица? Твердого знака

и ятя не хуже она.
Попробуем, однако,
переть и против рожна.
А доказательств не требует,
без них своего добьется тот,
кто ничем не требует,
а просто трудится, бьется.

НА БЕЛЕЮЩЕМ В НОЧИ ЛИСТЕ

Начинают вертеться слова,
начинают вращаться,
исчезать, а потом возвращаться,
различимые в ночи едва.

Разбираться привык я уже

в крутеже-вертеже:
не печалит и не удивляет,
но заняться собой — заставляет.

Точный строй в шкафу разоря,

что-то вечное говоря,
вдруг выпархивают все слова словаря
изо всех томов словаря.

И какие-то легкие пассы

я руками творю в темноте,
и слова собираю во фразы
на белеющем в ночи листе.

— А теперь подытожь крутеж-вертеж, —

и с тупым удивленьем: — Мол, ну что ж,—
не сумевши понять, что случилось,
перечитываю, что получилось.

«На историческую давность»

На историческую давность
уже рассчитывать нельзя,
но я с надеждой не расстанусь,
в отчаянии не останусь.
Ну что ж, уверуем, друзья,
в геологическую данность.

Когда органика падет

и воцарится неорганика
и вся оценочная паника
в упадок навсегда придет,

тогда безудержно и щедро —

Изольду так любил Тристан —
кристалла воспоет кристалл,
додекаэдр — додекаэдра.

РОДСТВЕННИКИ ХРИСТА