Том 3. Стихотворения, 1972–1977

Все примазываются к Ренессансу.
Общий дедушка всех — Гомер.
Не желая с этим расстаться,
допускают обвес и обмер.

Пушкин всех веселит и радует,

обнадеживает, сулит.
Даже тех, кто его обкрадывает,
тоже радует и веселит.

Как пекутся о генеалогии,

о ее злаченых дарах
и мозги совершенно отлогие,
и любой отпетый дурак.

Героические речи

произносят все травести.
Но не хочет никто от Греча,
от Булгарина род вести.

«Выпив квасу из холодильника…»

Выпив квасу из холодильника —
ледяной был квас,
зубы ломил, —
обличают всё:
от будильника
и до спутника —
век им не мил!

Век,

из изб,
и пещер,
и хижин
перегнавший в отдельность квартир,
на тебя троглодит обижен:
обличает теплый сортир!

НЕЧАЕВЦЫ

Похож был на Есенина. Красивый.
С загадочною русскою душой
и «с небольшой ухватистою силой»
(Есенин о себе). Точней — с большой.

Нечаев… Прилепили к нему «щину».

В истории лишили всяких прав.
А он не верил в сельскую общину.
А верил в силу. Оказалось — прав.

— Он был жесток.

— Да, был жесток. Как все.
— Он убивал.
— Не так, как все. Единожды.
Росток травы, возросший при шоссе,
добру колес не доверять был вынужден.

Что этот придорожный столбик знал!

Какой пример он показал потомкам!
Не будем зверствовать над ним, жестоким!
Давайте отведем ему аннал —

Нечаеву… В вине кровавом том —

как пенисто оно и как игристо —
не бакунисты, даже не лавристы,
нечаевцы задали тон.

Задали тон в кровавой той вине,

не умывавшей в холодочке руки,
не уступавшей никакой войне
по цифрам смерти и по мерам муки.

В каких они участвовали дивах,

как нарушали всякий протокол!
Но вскоре на стыдливых и правдивых
нечаевцев
произошел раскол.

Стыдливые нечаевцы не чаяли,

как с помощью брошюр или статей
отмежеваться вовсе от Нечаева.
Им ни к чему Нечаев был, Сергей.

Правдивейшим нечаевцем из всех

был некий прокурор, чудак, калека,
который подсудимых звал: коллега —
и двое (или трое) из коллег.

«Тривиальность: все люди смертны…»

Тривиальность: все люди смертны —
очень скоро придет на смену
тривиальности: даже бог
крестных мук избежать не смог.

Место общее это бульвар.

Каждый там хоть раз побывал.
Самая большая банальность —
это длящаяся реальность.

Отступают оригиналы

в тень и вслед за тем — в темноту,
и выказывают анналы
утомительную простоту.

«Стали старыми евреями…»

Стали старыми евреями
все поэты молодые,
свои чувства поразвеяли,
свои мысли — охладили.

Кто бродил Путями Млечными,

верен был Прекрасной Даме,
стали все недолговечными,
а не вечными жидами.

И акцент проснулся, Господи,

и пробились, Боже, пейсы
у того, кто в неба копоти
совершал ночные рейсы.

БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ