Том 3. Стихотворения и поэмы 1930-1941

Я шел по Дмитровке
глубокой ночью.
Февральский снег
был нежен и непрочен,
следы на нем
печатались легко.
И тишина
на улицах стояла,
как будто
весь закутан в одеяло
был мир,
задумавшийся глубоко.
Чуть фонарей
покачивались тени.
О чем он думал?
О событьях в Вене,
о тех,
кому уже нельзя помочь,
о том,
как трудно всякое начало,
о том,
какою разницей дышала
советская
и дольфусова ночь.
Рабочие дружины
были стойки.
Дымилось небо
гарью на востоке.
Но тактика
была их такова:
зачем они –
воспрянувшая масса –
позволили себя
у дома Маркса
и по другим углам
атаковать?
От частых вспышек
ночь была рябою.
Но сжато горло
уличного боя.
И тут и там
подкошен красный флаг.
Дугою изгибаясь,
как химеры,
их окружают
цепи войск хеймвера,
их разбивают
гаубицы в прах.
Мы так же были
пламенны и дружны,
мы так же были
полубезоружны
всего шестнадцать лет
тому назад.
Но партия
вела нас к цели ясной, –
и вот
великой Армиею Красной
гордимся мы.
Пускай враги грозят!
Мы не дадим
задаром литься крови:
мотор и руль
мы держим наготове,
нас не задавишь
в каменных мешках.
Не станем дожидаться мы
в осаде.
Мы не хотим земли чужой
ни пяди,
но не сдадим и нашей
ни вершка.
Мы знаем –
враг безжалостен и грозен…
Вот почему
так важен этот лозунг
и каждый раз
по-новому высок,
что венские
еще дымят кварталы,
что там земля
не весь еще впитала
товарища
простреленный висок…
Я шел по Дмитровке
глубокой ночью.
Февральский снег
был нежен и непрочен,
следы на нем
печатались легко.
И тишина
по улицам стояла,
как будто
был закутан в одеяло
весь мир,
задумавшийся глубоко.
Но думал я,
что мир наполнен битвой,
что, может, завтра
этой улицей Димитров
пройдет,
похожий на нее точь-в-точь,
что тактику
решительного боя
ненадолго
отсрочит над собою
нависнувшая
дольфусова ночь.

1934

О словах