Том 3.Сумбур-трава. Сатира в прозе. 1904-1932

Хоть в клетку их сажать! Не учреждать же в самом деле при обществе защиты детей особый отдел для защиты этих детей от озверевших саврасов, потерявших всякое обличье человека…

Нехорошая «история»!

IV

Есть критика… и критика. Один из распространенных видов критики известен под видом «газетной полемики».

Главным орудием в ней служит обыкновенно не убедительность и не последовательное опровержение доводов противника, а… острословие.

Но острословие бывает различных сортов — да и не всякому оно дается…

Для иного газетного «деятеля» предлог «сцепиться» — находка, дающая неисчерпаемую тему для изощрения остроумия и злобы…

Быть злым нетрудно, но нужно уметь извлекать из злобы все нужное в данном случае.

И вот выработался особый вид чисто профессиональной злобы, которую выращивают и разжигают в себе писатели, именуемые «злобистами». Эта разновидность газетных работников специализировалась в так называемой «злобе дня».

Но на каждый день «злобы дня» не хватит.

О чем писать в глухой провинции? Скандалы бывают не каждый день, Дума и городская канализация — тоже не Бог весть какая тема, а варьировать на разные лады об одном и том же и прискучит… и повторяться будет. К счастью, выручает полемика…

«Бия себя в перси» — какой-нибудь беззубый Цицерон старается уверить уважаемых читателей, что все его доводы правильны и достойны внимания…

Но беда, если в каком-нибудь очерке «злобист» узнает себя или своего хозяина.

«Благородное негодование» нё имеет тогда пределов — и наивный читатель действительно поверил бы иному борзописцу на слово, если бы не знал, что за это «негодование» деньги платят.

«Доброе имя» (которого и не было никогда в помине) оскорбленного вопиет об отмщении — и оскорбленному нет пощады!

Припомнится все: и родословная «с комментариями», и прошлое, настоящее… даже будущее… Припомнят, что у вас был дед (если не было, то выдумают), который крадеными брюками торговал…

Озлобление растет, переходит в разнузданность, и сама полемика — в грязную ругань.

Не стесняясь ни правой, ни своей, многим известной репутации, строчит какой-нибудь озлобленный из «Проплеванного листка», строчит и «ядом дышит». Сгоряча он рад приписать другому все, что сам когда-либо наблудил. Делается это с непостижимым нахальством: если «злобист» всю свою жизнь занимался сплетнями в отделе «из выдуманных разговоров», если он клеветал на ближних и вторгался в их личную жизнь в «Письмах из Ганта», то все это за здорово живешь приписывается другому…

Все это называется «разделать под орех»… И только за то, что кто-нибудь осмеливается осветить «деятельность» зазнавшегося «писаки» сколько-нибудь правдиво…

Оригинальнее всего остроумие иных господ.

Точно волею судьбы они обречены не подниматься никогда выше «ретирадного слога». Имея в обращении иностранное слово «ассенизация», они вкладывают его в первую попавшуюся фразу — и думают, что критика от этого сделается злой и остроумной…

Острят, например, о «клочках бумаги, подобно той, что покупают в английских магазинах», забывая совершенно, что дело не в «клочках».

Есть, например, газеты большого формата (клочком никак не назовешь), а все их преимущество сводится к тому, что «клочок» используется один, а иной «большой газеты» на все семейство хватит (если уж говорить ретирадным стилем). Да и не в размере ведь дело…

Я знаю газету, которая начинала свою «деятельность» с размера носового платка, но платок этот не был чище той простыни, в размере которой эта газета выходит теперь.

Обвинение же некоторых «злобистов» в запускании рук в грязное белье — прямо-таки комично.

Кто же виноват, господа, что вся ваша «деятельность» ничто, кроме «грязного белья», не дает. Не спорю — можно быть хамом и наглецом по природе…

Бог с тобой — удобряй землю, но когда такие люди лезут в судьи и обличают других, тогда их нужно остановить, ибо они зазнались. А за хозяина заступиться, конечно, надо, — только «ретирадный стиль» иным «писателям» не мешало бы оставить — больно уж «душист».

V

Сегодня, кажется, пожаловаться нельзя — жарко, солнце светит «во все лопатки» — у прохожих от жары совсем разваренный вид — даже лошади (на что уж выносливый скот!) — и те понурили головы…

Иду по улице с опаской — выбежит чего доброго из-за угла какой-нибудь сбесившийся обыватель и искусает…

Положим, кусают не только бешеные, иной «писатель» только тем и занят, что ищет кого бы укусить — но этот народ все больше беззубый — не страшно…

Жарой доволен разве только трамвай…

Возить себе целый день потные туши житомирцев к Тетереву — глядишь, пятак да пятак — целый рубль набежит…

Но Тетерев от жары не спасает — вода мутная, теплая, да и воды-то самой «как кот наплакал»…

Жаль Тетерева! С каждым годом он все больше мелеет… и плешивеет.

Обнажаются камни, разоряют красивые берега — и от «картинности» (этих берегов) скоро одно звание останется. Приезжие дачники, наслышавшись о живописных тетеревских берегах, удивляться будут. Какой же это Тетерев — это «мокрая курица», а не Тетерев…

На днях как-то соблазнился хорошей погодой, взял лодку (верней, корыто) и поехал обозревать наши красоты.