Том 3. Тайные милости

Другие, как сказал поэт, слышат «прозябанье трав». А Георгий, с тех пор как шеф сообщил ему о решении уступить свое место, с тех пор как он мысленно уже вошел в ответственность за город, стал слышать движение канализационных вод, не слышимое никому прочему. Раньше он любил свою карьеру для себя самого. Теперь он радовался своему будущему повышению для пользы дела. Будущая должность давала ему возможность сделать много хорошего людям, горожанам его родного города, и он знал уже почти наверняка многое из того, что нужно сделать, и предполагал, как это сделать, и был готов безо всякой жалости тратить на это свою жизнь, свои каждодневные усилия. Плюс ко всему этому он еще и понимал то, что редко кто понимает, – понимал, как мало знает, как плохо видит, сколь многому надо учиться. Понимал, что, только напрягая свой ум и все свои душевные силы на полную мощность, он может достичь хоть какого-то сдвига в запущенном городском хозяйстве, в том же водоснабжении. И он чувствовал, что эта перемена в отношении к жизни произошла в нем, видимо, от встречи с Катей, от подаренной ему тайной милостью судьбы радости любить и быть любимым.

XXI

Он пришел на работу около восьми часов утра и первым делом занялся подготовкой материалов по освобождению начальника Водканалтреста Гвоздюка от занимаемой должности как несправившегося и назначении на его место нынешнего главного инженера этой организации, приехавшего недавно из Норильска, – Александра Владимировича Кошкина.

Бегло ознакомившись с делом по Водканалтресту, Калабухов сказал:

– Вопрос проработан нормально, но твоя формулировочка не пройдет. Зачем обострять? Давай-ка лучше освобождать его «в связи с переходом на другую работу».

– На какую другую? Что, директором бани? Он везде развалит.

– Не кипятись, я говорю о формулировочке, а не о назначении. С тебя ведь никто не спросит, куда мы его денем. Возьмем в свой резерв, да и все, а там видно будет. Возраст у него пенсионный, так что ему нечего особенно рыпаться. Гвоздюк и сам не дурак, он сразу сообразит, что к чему. Если не поймет, я могу и подсказать, что в случае чего – посажу. – Глаза Алексея Петровича сделались твердыми, злыми. – Есть за что. – Он побарабанил по зеленому сукну стола пухлыми пальцами, налил из графина очередной стакан воды, жадно выпил его до дна. – Ладно, Гвоздюк – не вопрос, пойдем в уголок, нужно тебе пару слов сказать.

Калабухов поднялся со своего рабочего стула с высокой резной спинкою и прошел в угол обширного кабинета – к журнальному столику и креслам. Георгий последовал за ним.

– Садись. Слушай, Жора, я, конечно, мог бы тебе этого и не говорить… – Шеф взял свою обычную паузу, его одутловатое бледное лицо оставалось почти благостным, в выцветших глазах теплился огонек искренности, добросердечности, – словом, все было как обычно. Но Георгий, будто собака, почуявшая дичь, вдруг принял стойку, собрался в комок, напряженно ожидая удара: показалось, что шеф ударит по нему. «Неужели меня видели с Катей? Или ему отказали в Москве? Неужели зарубили мою кандидатуру? Или какая-то анонимка? Что? Что?» Все эти одновременно мелькавшие в сознании Георгия вопросы оставались без ответа. – Я мог бы тебе не говорить, но тогда бы ты мог подумать, что я сбежал… – Шеф взял еще одну паузу, и она длилась так долго, что Георгий пожалел, что не курит, – в таких случаях всегда хорошо закурить: закурил – и вроде бы ты при деле, при независимости. «Значит, речь не обо мне. Странно, это уже странно, – подумал Георгий, – вроде он хочет исповедоваться… на него непохоже». – Да, – наконец продолжал шеф, – в жизни многое совпадает, вот и сейчас совпало. Я уезжаю, а в прокуратуре большое дело. К тому же взято под контроль Москвой, так что будут распутывать… по домостроительному комбинату. Крупная афера… на моей памяти другой такой в наших краях не было. Оказалось, что пятнадцать лет мы строили дома из нестандартных панелей. ГОСТы были нарушены вроде на сантиметры, а в результате украли у народа десятки тысяч квадратных метров жилья. Понимаешь?..

– М-да… А я думал на него опереться. Мне он всегда казался деловым, честным человеком, такой начитанный, – сказал Георгий о директоре домостроительного комбината.

– Теперь не обопрешься. – Калабухов злорадно усмехнулся, показывая почти стершиеся до десен серые зубы. – Инфаркт у этого умельца, притом обширный, со вчерашнего дня в реанимации.

– Может, симулирует?

– Нет, я его сам видел. Маловероятно, а впрочем… – Шеф прикрыл глаза. – С такими деньгами…

«Чего он не вставит зубы? – подумал о шефе Георгий. – Может, боится? Как я… – Он потрогал языком острый край больного зуба. – Скоро год дырке…»

– Там замешаны многие, и в первую голову Прушьянц. Ты это поимей в виду, но… как будто ничего не знаешь… Дело не на один миллион, его будут разматывать не меньше года. И практически, и теоретически я здесь ни при чем, поэтому меня и отпускает Первый, иначе бы не отпустил. Это тебе, надеюсь, ясно?

– Ясно.

– Говорю все как на духу, чтобы не поминал лихом, не думал, будто я сбежал и все свалил на тебя. Вот так. Откровенно.