И вот пришла зима и выбелила крыши Эрла и лес, и нагорья. Теперь, когда Орион поутру уводил свою свору в поле, мир распахивался перед ним, словно книга, только что написанная самой Жизнью; ибо повесть предыдущей ночи от первого слова до последнего начертана была строками на снегу. Вот здесь крался лис, а там — барсук; тут из лесу вышел олень; следы уводили за холмы и терялись из виду — так деяния государственных мужей, воинов, придворных и политиков возникают и исчезают на страницах истории. Даже птицы оставили свою летопись на убеленных холмах: глаз мог проследить каждый шаг их тройных коготочков, пока по обе стороны следа не появлялись вдруг три крошечных штриха, где концы самых длинных перьев черкнули снег, — там след исчезал. Вот так порою боевой клич, безумная причуда возникают на день на страницах истории и исчезают, не оставив по себе иной памяти, кроме таких вот нескольких строк.
Среди всех летописей истории ночи Орион выбирал обычно след огромного оленя, относительно свежий, и шел по нему вместе со своей сворой через холмы — так далеко, что даже звук его рога не доносился более до селения Эрл. И видели жители Эрла, как Орион возвращается домой; и он, и его псы — черные тени на гребне холма на фоне алых отблесков заката; зачастую же охотник появлялся не раньше, чем в морозном небе зажигались звезды, все до одной. Нередко с плеч Ориона свисала шкура оленя, и огромные рога подрагивали и покачивались над головою охотника.
В ту пору в кузнице Нарла сошлись как-то раз селяне, люди Парламента Эрла — и Орион о том не ведал. Селяне сошлись на закате, когда закончены были дневные труды. Нарл торжественно подал каждому чашу с хмельным напитком, сваренным из клеверного меда; собравшись же вместе, селяне долго сидели молча. Но вот Нарл нарушил молчание, говоря, что Алверик более не повелевает в Эрле и правителем Эрла стал его сын; и напомнил кузнец о том, как все они надеялись, что чародей будет править в долине и прославит ее — и именно эту миссию народ возлагал на Ориона.
— Ну и где же, — вопросил Нарл, — магия, на которую мы все уповали? Ибо Орион охотится на оленей — ровно так же, как охотились все его предки, и нездешние чары не коснулись его, и все остается по-старому.
Но От выступил в защиту юноши.
— Орион проворен, как его псы, — сказал От. — Он охотится с рассвета до заката, уходит за самые далекие холмы и возвращается, ничуть не устав.
— Это только молодость, — отозвался Гук. И все поддержали его слова, кроме Треля.
Трель же встал и сказал:
— Ориону ведомы лесные тропы и тайны зверей — знание, недоступное людям.
— Это ты его научил, — откликнулся Гук. — Магии здесь нет и в помине.
— Ничего в том нет от нездешних чар, — подтвердил Нарл.
Так селяне спорили некоторое время, сокрушаясь об утрате магии, на которую так уповали; ибо нет на свете такой долины, что не оказалась хотя бы раз в самом центре исторических событий, нет на свете такой деревни, чтобы название ее хоть однажды не побывало бы у всех на устах; только деревня Эрл не была занесена в хроники; на протяжении веков никто о ней и слыхом не слыхивал за пределами круга холмов. Теперь же казалось, что замыслы селян, взлелеянные давным-давно, потерпели крах, и люди не видели более надежды, кроме как в хмельном напитке, сваренном из клеверного меда. К нему-то и обратились селяне в гробовом молчании. То был добрый напиток.
Очень скоро новые планы родились в головах их, новые замыслы, новые происки; и торжественные дебаты Парламента Эрла разгорелись с новой силой. Селяне совсем уже было выработали политику и стратегию, но вот с места поднялся От. А надо сказать, что в деревне Эрл, в кремневом доме хранилась древняя Летопись, переплетенный в кожу фолиант; в определенные времена люди заносили в нее всевозможные сведения: мудрые мысли земледельцев касательно времени сева, мудрые мысли охотников на предмет выслеживания оленя, мудрые мысли пророков о судьбах Земли. Вот оттуда-то и процитировал теперь От две строки с одной древней страницы, что запали ему в память; все остальное на этой странице посвящено было мотыжению; эти строки произнес От в Парламенте Эрла перед селянами, что сидели вокруг стола за чашами с медом: