Том 4

«Дело самое первое и самое неотложное — решить вопрос о Сухомлинове, — думал Рогов. — Птица уже старая и полета невысокого. Сухомлинова отпущу с миром. Работничек не по мне, не по моему вкусу. И стар, и груб, и невоспитан. Пусть переезжает в совхоз «Яблоневый цвет», парторгом к Осянину. Вторым же секретарем возьму Черноусова. Местный казачина, от земли, район знает. Правда, тоже грубоват и неотесан. Ну ничего, рядом со мной помягчеет и культуры наберется. Загрубел, по всему видно, на председательском посту. Сколько уже лет сидит в «Кавказе»! Можно, конечно, остановиться и не на Черноусове, а на Застрожном. Тоже и председатель колхоза, агроном, тоже местный казак, хорошо знает район. Но Застрожный помоложе меня и строит из себя чересчур интеллигентного человека. А мне нужен работяга простой, чтоб не выделялся средь народа… Нет, не буду гадать. Сперва посоветуюсь с Румянцевым и с Калашником, а тогда и приму окончательное решение…»

Рогов понимал, что мысли о Степновске, о Москве, о том, как он расставит руководящие кадры в районе, — его тайна; нельзя было даже жене сказать, о чем думал он так упорно и так много. Первый же Сухомлинов, узнай он о мечте Рогова, не только осмеял бы, но и назвал бы карьеристом. Однако не думать об этом Рогов уже не мог. Так не может остановиться пущенное с горы колесо. И если раньше, до звонка Румянцева, думать о своей новой роли руководителя ему казалось еще не совсем удобным, то теперь, после звонка Румянцева, думать обо всем этом он был обязан. И не случайно сегодня на работу Рогов пришел рано и последовал не в райисполком, а поднялся на второй этаж, как бы говоря этим, что мечты его уже стали явью и что не из райисполкома, а из райкома он поедет прямо к Румянцеву. Более того, когда он шел по улице, ему казалось, что люди, встречаясь с ним, улыбались ему потому, что уже знали или догадывались о звонке Румянцева и даже о том, что Рогов идет не в райисполком, а в райком, и в душе радовались этому.

«Народ есть народ, и он всегда охотно и горячо примет и поддержит того руководителя, в деловые качества которого верит, — думал Рогов, стоя у стола и все еще не решаясь опуститься на стул, на котором столько лет просидел Коломийцев. — Я понимаю, самому себя хвалить как-то неудобно. Может показаться, что коммунист Рогов рвется к власти, что он забыл о скромности, которая украшает… Нет, нет я ничего не забыл, я все помню. Но мне приходится именно так думать о себе, потому что от истины, как говорится, никуда не уйдешь. А истина как раз и говорит о том, что в моем характере, в моем, если угодно, мировоззрении, в моем отношении к людям и к делу есть все те качества, которые присущи и которые нужны, я не боюсь этого слова, настоящему вожаку. Всем известна моя энергия, моя деловитость, а главное — мое желание сделать Усть-Калитвинский лучшим районом во всем Южном крае. Я не повторю ошибок Коломийцева. Он любил штурмовщину и умер от разрыва сердца. Я же люблю жизнь без острых углов, мне во всем нужны не шум-гам, не крайности, а золотая середина. Я не стану, как это делал Коломийцев, поощрять подхалимов и льстецов. Во всем нужна сосредоточенность и спокойствие. Тут мне придется многому поучиться у Тараса Лавровича Калашника…»

— Евгений Николаевич, а чего сюда пожаловал? — спросила тетя Анюта, прикрывая тяжелую, застоявшуюся дверь. — Или ненароком заблудился? Или теперь тут будешь?

— Допустим, тетя Анюта, я не заблудился и, допустим, теперь буду тут, — снисходительно улыбаясь, ответил Рогов. — Что на это скажешь?

— Скажу, что нехорошо, ежели такой красивый кабинет зазря пустует, — ответила тетя Анюта, перебирая пальцами ключи, нанизанные на большое медное кольцо. — Уже какой месяц простаивает. Тихий, чистенький, без людей. Иной раз загляну, окна пораскрою…

— А на мой вопрос так и не ответила?

— Отвечу как-нибудь в другой раз.

— А ты сейчас скажи.

Анюта молчала. Или не знала, что сказать, или не желала говорить. Перестала перебирать ключи, спрятала под фартук натруженные руки с утолщенными в суставах пальцами. Круглолицая, невысокая, еще статная и на вид моложавая. Вылинявшая косынка покрывала ее седую голову, припухшие, матерински ласковые глаза были в мелких морщинках.