Том 4

— Все идет по плану.

— Хорошо, если по плану. Да ты садись, Евгений Николаевич.

Рогов был доволен таким непринужденным началом разговора. Ему казалось, что вот Румянцев как-то по-особенному, со значением взглянет на него и скажет: «Евгений Николаевич, как смотришь на то, если мы рекомендуем тебя?..» В уме уже был приготовлен ответ.

— Да, вот прошу, Евгений Николаевич, познакомиться, — сказал Румянцев. — Это товарищ Щедров. На днях состоялось решение бюро крайкома. Антон Иванович Щедров рекомендован первым секретарем Усть-Калитвинского райкома. Так что прошу, как говорится, любить и жаловать… Сиди, сиди… Что с тобой, Рогов?

— Что-то я… да нет, не то. — Рогов встал, протянул Щедрову руку. — Рогов, председатель Усть-Калитвинского исполкома. Очень рад познакомиться…

— Антон Иванович не новичок в Южном, — продолжал Румянцев. — Он родился и вырос в Усть-Калитвинском, там же когда-то был секретарем райкома комсомола. Вот мы и решили…

Кто решил и что решил? Рогов смотрел то на Румянцева, то на Щедрова и уже ничего не видел и не слышал. В голове все перевернулось и перемешалось. Где же они, мечты, надежды, планы? Ему даже показалось, что Румянцев над ним подшутил, что никакого Щедрова вообще не было и нет. Но зачем же так шутить? «Такого позора, Евгений, ты еще не знал, — думал Рогов, чувствуя, что обида туманит ему глаза. Размечтался, дурак, разболтал о том, о чем надо было молчать. В особняк над Кубанью собрался переезжать. Курить бросил, решил во всем воздерживаться, чтобы быть примером. Ах, как же ты обмишулился, Евгений… Выходит, не ты, а Щедров. И откуда он взялся, этот стриженый и неказистый? Не о тебе, Евгений, решение, а о Щедрове? Что же делать теперь, Евгений? Что?.. Прежде всего нужны терпение и выдержка. Не поднимать же крик и не показывать, что тебе больно. Не доказывать же, что бюро ошиблось, что надо было рекомендовать устькалитвинцам не Щедрова, а Рогова… Самое лучшее — обрадоваться. Трудно, немыслимо трудно, а надо…»

Он с жаром, радостно пожал Щедрову руку и сказал:

— Антон Иванович, это же прекрасно! Вы родились в Усть-Калитвинском, там были комсомольским вожаком и снова возвращаетесь, так сказать, к родным пенатам! Я уверен, что на конференции усть-калитвинские коммунисты проголосуют за вас с радостью! Что может быть прекраснее и благороднее возвращения в те места, где когда-то рос и начинал свою общественную деятельность!

— Бюро и это имело в виду, — сказал Румянцев. — И я надеюсь, что вместе с Антоном Ивановичем вы наконец избавите Усть-Калитвинский от хронического отставания.

— Это наша главная задача! — подхватил Рогов.

Щедров молчал. Все время он как-то уж очень пристально поглядывал на Рогова.

— Вот и отлично! — сказал Румянцев. — Так что уже с сегодняшнего дня начинайте ходить, как говорится, в одной упряжке. До конференции у тебя, Щедров, есть время познакомиться с обстановкой в районе. Отчетный доклад сделает Сухомлинов. Я ему уже звонил. Представителем крайкома у вас будет Калашник. А теперь, друзья, присядем к столу и поговорим о хозяйственных делах. Расскажи, Евгений Николаевич, мне и Антону Ивановичу, как Усть-Калитвинский готовится к весне.

В коридоре у раздевалки, надевая свой дубленый полушубок, Щедров обратился к Рогову:

— Мы как? Сразу в Усть-Калитвинскую?

— Антон Иванович, есть предложение, — сказал Рогов. — Вы берите машину, она у подъезда, и поезжайте за своими вещами. А я в это время забегу к одному товарищу, есть к нему небольшое дело… Сейчас я вас представлю Ванцетти. Это имя вашего шофера.

— Не трудитесь, Евгений Николаевич, с Ванцетти я давно знаком. Когда-то он принимал меня в комсомол. В то время он был секретарем станичного комитета.

— Вот как! — воскликнул Рогов. — А теперь будет вашим водителем. Отличный шофер!

Оставив Щедрова, Рогов вышел на улицу и быстрыми шагами направился ко второму подъезду. В лифте поднялся на четвертый этаж. В приемной секретарши не было, и Рогов, не постучав, вошел в кабинет. Молча подал Калашнику руку и уселся на диван. Дышал тяжело, лицо бледное, в испарине.

— Ты что? Бежал по лестнице?

— Еще хуже… Тарас Лаврович. Ты хотя бы предупредил. Ведь я ехал, спешил, настраивал себя… И вдруг этот Щедров!

Вчера я звонил в Усть-Калитвинский, а ты уже выехал.

— Тарас Лаврович, что ты можешь сказать о Щедрове?

— Видишь ли, со Щедровым мы давние друзья, вышли, как говорится, из одного комсомольского племени. Калашник прошел к дверям и обратно, словно желая показать, какой он стройный и как ему к лицу и каштановые усы и казачья рубашка, затянутая тонким наборным пояском, и как ладно облегают его ноги до блеска начищенные голенища. — Что можно сказать о нем объективно? Деловитый, думающий, в поступках и действиях с острыми углами и нежелательными крайностями. Есть в его характере черта: ничего не принимать на веру, все подвергать сомнению. Трудолюбив, горяч, самокритичен, строг к себе и к другим. Беспокоен, любит будоражить людей — это у него еще от комсомола. Так что тебе надо подумать, как пойдешь рядом со Щедровым, каким шагом и чтобы в ногу.

— А если в ногу не получится?