Том 4

— Перебиваешь? Значит, правда не нравится? — Рогов скривил губы в иронической улыбке. — А ты терпи и слушай. Что тебе надо сделать? Первое: арестованные Яровой и Осьмин должны показать и на предварительном следствии и затем на суде, что они не мстили Огуренкову. Драка, затеянная по пьянке, была вызвана ревностью и любовными интрижками. Среди молодых людей это встречается. Второе: не прошу, не советую, а требую — любыми путями предупреди об этом Ярового и Осьмина. Только это может тебя спасти, — заключил Рогов.

— Почему это может спасти одного меня? А других?

— О других пока помолчим, — строго ответил Рогов. — Ты же делай то, что тебе говорят.

— Сделаю все, что найду нужным, — совсем тихо, не Рогову, а самому себе сказал Логутенков. — Яровой и Осьмин не дураки. Лишнее болтать не станут. К тому же никаких уличающих документов нету. Их и тогда не было и теперь нету.

— Наивные рассуждения. Вижу, Илья Васильевич, плохо ты знаешь теперешнего райпрокурора Орьева. Что-что, а уличающие документы Орьев обязательно разыщет. В этом сомневаться не приходится.

Продолжая рассуждать все так же пространно и подчеркнуто строго, Рогов снова вспомнил Щедрова и сказал, что тот не страшен, если к нему подобрать «надежные ключи» и если иметь «в руках важные козыри». Затем неожиданно для Логутенкова высказал мысль, что, пожалуй, главная опасность не столько в уголовном деле, которое возникло в «Заре», сколько в том, как долго Щедров пробудет в Усть-Калитвинском.

— Разумеется, навечно у нас он не останется, — уверенно заявил Рогов. — Но было бы желательно, если бы пребывание Щедрова в районе продлилось не более года.

— Что для этого нужно? — нервно передернувшись, спросил Логутенков. — Козыри? Ключи? Или еще что?

— Да, именно козыри и ключи, — сказал Рогов. — И нужны такие козыри и такие ключи, с помощью которых можно было бы избавиться от Щедрова легко и просто. Таких козырей существует по крайней мере два. Первый козырь — проводить Щедрова с почестями. Нам известно, что жизненная его карьера — не Усть-Калитвинская. И то, что он добровольно взвалил на свои молодые плечи беспокойную, не знающую ни сна, ни отдыха жизнь секретаря райкома, есть не что иное, как блажь зазнавшегося молодого человека. Правильно я говорю? Молчишь? Ну, ну, помолчи и послушай, это тебе полезно. К тому же Щедров, как и все люди, не лишен честолюбия и не безразличен к славе, к успеху. Это надо использовать, на этом надо сыграть. Для этого необходимо всячески помочь Щедрову. И тогда-то, получив высокий урожай, успешно выполнив план продажи хлеба, мяса, молока, яиц и этим показав всему Южному, как надо руководить районом, Щедров со спокойной совестью и с чувством удовлетворения отбудет в Москву.

— Когда же это случится?

— Через год.

— А сейчас что делать? — раздраженно спросил Логутенков. — Понимаешь, не через год, а сегодня! Ведь Осьмин и Яровой — в кутузке, а ты: Щедров уедет через год! А если не уедет? Тогда что?

— Не нервничай, Илья Васильевич, и не злись, — спокойно ответил Рогов. — И если хочешь знать, что надо делать сегодня, то наберись терпения и выслушай меня. Допустим, Щедров не добьется успеха и не уедет в Москву. Тогда у нас есть второй козырь: выпроводить Щедрова из района! Это может сделать тайное голосование. Через год Щедров отчитается на конференции, и тогда каждому коммунисту станет ясно, что ученый мечтатель провалился, что Усть-Калитвинский как был отстающим, так и остался, как не было у нас обильных урожаев и высокопродуктивного животноводства, так и нет. Тут и будет пущено в ход самое надежное оружие — тайное голосование. Прокатившись с ветерком «на вороных» и не получив доверия коммунистов, а стало быть, и народа, Щедрову ничего не останется, как тихо вернуться в Москву к своим книгам. Ну, как, Илья Васильевич, хороша козырная картишка?

— А ты, Евгений, оказывается, хоть малый не дурак, да дурак немалый! — тяжело вставая, сказал Логутенков. — Вот теперь я окончательно убедился, что «дети»-то никуда не годятся, что у «детей» излишне развита фантазия, а лучше сказать — глупость.

— Ты что мелешь, старик? — на щеках и под глазами у Рогова проступили бледные пятна. — Белены объелся, что ли?

— Не ори! — Логутенков заложил негнущиеся руки за спину и подошел к столу. — Все козыри да козыри! Да мы что? В «подкидного» или в «очко» играем? Неужели ты до такой степени глуп, что всерьез мог нести такую прожектерскую чушь?

Рогов то садился в кресло, то вставал, хмурил брови, покусывал губу, — это он делал частенько, когда злился. Немалых усилий ему стоило слушать Логутенкова и сдерживать гнев.