Том 4

В этот вечер и Ульяша долго не ложилась спать. Взволнованная и разговором с Щедровым и его неожиданным предложением, она тайно от бабушки готовилась к завтрашней поездке. Труднее всего было с едой — не знала, что взять, да и без бабушки сделать это было невозможно. Непременно узнает. А Ульяше нужно было скрыть и то, что она едет к Эльбрусу, и особенно то, что едет со Щедровым. И если бы на душе у нее было спокойно, то все делалось бы быстрее и проще. После того как Щедров как-то вдруг неожиданно взял ее за руки и пригласил поехать «в гости к Эльбрусу», Ульяшу охватило беспокойство, она отдалась тому волнующему чувству, которого ждала и которого боялась. «А чего же мне бояться? — думала она, краснея и прижимая ладони к щекам. — Что же тут такого особенного и страшного? Он мог бы пригласить кого угодно, даже мою бабушку или ту женщину, что приходила к нему. А пригласил меня. И когда говорил об этом, то я видела: он тоже волновался, а глаза, как всегда, были добрые. А как он сказал? «Я и есть как все. Пусть говорят обо мне, что хотят…» Я поеду, поеду с ним, кругом одни горы, и мы вдвоем…»

Она хотела успокоиться, а в душе ее теснилась тревога и предчувствие чего-то необычного и страшного, и вся она вдруг изменилась. Ее лицо, всегда беспечное, веселое, снова сделалось озабоченным и серьезным. Щеки не смеялись, а пылали. Голос, обычно звонкий и даже резкий, почему-то стал мягким и задушевным. Она напевала песенку без слов, тихо и грустно. В ее спокойной прежде походке появилась порывистость — она не ходила, а бегала. И особенно выдавали ее состояние глаза — настороженно-радостные. Сгорая от стыда, она замерла, когда бабушка, заметив эту ее душевную перемену, обняла, заглянула в испуганные глаза и спросила:

— Внучка, милая, что с тобой?

— А что?

— Да ить ты на себя не похожа! Отчего так переродилась?

— Ой, что ты, бабушка! Придумала! Я какая была, такая и есть.

— Не хитри, Ульяна! Да ты никак куда-то собираешься?

— Бабуся, ты угадала! Завтра с подругами пойду в лес за Кубань, — не задумываясь соврала Ульяша, еще больше покраснев. — На весь день. Честное слово!

— Кто с тобой пойдет?

— Люся, Света, Катя. Еще Танюша Полуянова.

— А парни?

— Без них лучше… Бабушка, мне нужны харчи. Помоги собрать.

— А что надо?

— Я не знаю. Что-нибудь.

— Сейчас соберем.

Сетка, набитая продуктами, была подвешена на гвоздике в сенцах. Ульяша, довольная тем, что к отъезду все готово и что бабушка ничего не узнала, ушла в свою комнату. «Как бы нам пораньше встать и незаметно уехать? А если он проспит, мне неудобно его будить, — думала Ульяша, уже лежа в кровати и всем своим существом чувствуя, что рядом, за стенкой, находится Щедров. — И зачем между нами эта стенка? А если бы ее не было? Что тогда? Глупо… Ни к чему эти мысли».

Она боялась даже подумать о том, что было бы, если бы вдруг стенки не стало, и прижимая пылавшее лицо к подушке, тихонько рассмеялась. Теперь она уже не могла без волнения думать о Щедрове, не могла без замирания сердца слышать его голос, не могла без смущения смотреть ему в глаза. Ей в Щедрове правилось все: и его серьезность, и его скуластое лицо, и то, что он сказал: «Я и есть как все», и то, что он записывал в свою тетрадь что-то свое, таинственное, и то, что он подолгу бывал в станицах, и даже то, что у него, как у немногих мужчин, не было чуба.

«Как же ласково он сегодня смотрел на меня, удивительно ласково, и с каким-то недоумением, словно бы первый раз увидел, — думала она. — За руки взял, и это было для меня так неожиданно, что я вздрогнула, а рук его не почувствовала. «Ульяша, хочешь побывать в гостях у Эльбруса?» И голос у него тихий, совсем не такой, каким был раньше. Смотрел на меня и чему-то удивлялся. А чему? Неужели тому, что видел меня? Раньше тоже, бывало, смотрел и ничего не видел, не замечал меня, а сегодня увидел… Ах, Антон Иванович, Антон Иванович, если бы ты знал, как я тебя люблю! Словами этого не высказать. И ничего, что ты старше меня. Я так тебя люблю, что если бы ты сейчас постучал и сказал: «Ульяша, ломай эту ненавистную стенку и иди ко мне, навсегда, на всю жизнь», — не задумавшись, я разрушила бы все преграды и пошла бы к тебе. А ты не только не зовешь меня, а до сегодняшнего дня я была для тебя безразлична. И я так рада, что теперь ты заметил меня и что мы вместе поедем в гости к Эльбрусу. Только не сказал, какое надеть платье. Жаль, что у меня их всего три. Надену серенькое, оно тебе понравится. А какие надеть туфли? Новые нельзя, в них трудно ходить по горам. Надену башмаки. Ведь любят не за хорошую обувь и не за наряды. А за что? Разве я знаю. Он тоже ходит в старом костюме, а мне он правится, потому что есть в нем что-то для меня родное, что-то хорошее…»