Том 4

— Вася, хороший мой, да я тебя в любом виде узнаю, — сказала Нюся, пунцовея. — И никогда не разлюблю, говорю это при секретаре райкома. А то, что ты теперь со шрамом, так с ним будешь еще приметнее и для меня еще милее.

— Антон Иванович, а поглядите на меня без шуток. — Огуренков поднялся. — Как вам кажется мое лицо? Похож я на человека?

— Что за вопрос? Василий Васильевич, да ты выглядишь просто молодцом! — весело сказал Щедров. — И красивый, и мужественный. А что отметина лежит на щеке, так она как раз и говорит, что Василий Огуренков совершал геройский поступок! Дружище, гордиться этим надо!

— Вчера я шел по улице, а ребятишки, верите, останавливаются и смотрят на меня. А мне как-то неудобно перед юнцами.

— А чего неудобно? — спросила Нюся, пунцовея еще больше. — Пусть смотрят. Сам бы рассказал им, что это у тебя за шрамы, как и что было. Чтоб пареньки знали.

— Они все знают, потому-то и смотрят на меня с таким удивлением, — ответил Огуренков.

Щедров заговорил о тех переменах, которые произошли в Николаевской, о том, что общее собрание коммунистов «Зари» исключило из партии Логутенкова и Листопада, что по уголовному делу Ярового и Осьмина еще ведется следствие.

— А как идут дела в районе? — спросил Огуренков. — Антон Иванович, как вам работается?

— Трудновато, — чистосердечно признался Щедров. — Дел-то много, всяких, больших и малых. Сразу все не поправить и не поднять.

— Ничего, Антон Иванович, мы вам подсобим, потрудимся. Теперь я уже дома, малость передохну, избавлюсь от палки и включусь в работу. — И Огуренков снова, очевидно уже по привычке, прикрыл ладонью лиловый рубец. — В больнице я пролежал почти четыре месяца. Так что было, было у меня время и помечтать и поразмыслить. Бывало, лежу, за окнами вижу деревья в солнечных бликах и думаю о жизни — о своей «Заре». Ничего плохого не могу сказать о других колхозах, может, там все не так, как у нас. А что произошло за последние годы в нашей «Заре»? Нет, это не мелкое воровство и не случайное преступление. Беда проистекала из того, что Логутенков образовал в «Заре» шайку. Эта шайка стояла во главе колхоза, строила себе дома, воровала колхозное добро — словом, творила беззаконие. И получалось: с одной стороны — колхозники, их много, а с другой стороны — Логутенков со своими дружками, их кучка, а посредине — глухая степа. А для любого руководителя такая стена — это же пагуба, ибо рано или поздно она рухнет на его голову. Так случилось и в «Заре». И когда вы сказали, что я совершил геройский поступок, я подумал: суть вопроса не в геройстве, а в справедливости. Не было бы Василия Огуренкова, отыскались бы другие. Все одно Логутенкова и его дружков вывели бы на чистую воду.

— Василий Васильевич, а как могла возникнуть в «Заре» эта шайка и почему образовалась, как ты выразился, глухая стена между колхозниками и Логутенковым? — спросил Щедров. — Кто в этом повинен?

— Кто повинен? — переспросил Огуренков и с минуту помолчал. — По-моему, повинны два человека: Коломийцев и Рогов. Они не только не пресекали преступные действия Логутенкова и Листопада, а даже поощряли их. Сколько было сигналов, писал не один я, многие писали… А что из этого получалось? Ничего…

«Не было бы Огуренкова, отыскались бы другие… Многие писали…» Почему-то именно эти слова врезались в память, и Щедров мысленно повторял их и в хате Огуренкова, где он пробыл более двух часов, и теперь, когда его «Волга» оставила Николаевскую и снова катилась по Степновскому шоссе.

«Антон Иванович, мы вам подсобим, потрудимся…» А как он хорошо говорил о «Заре», как волновался и как блестели его молодые глаза. «Так поэты читают стихи, — думал Щедров, глядя на качавшуюся, как море, пшеницу. — Он даже встал и, хромая, прошелся по комнате. Остановился у окна, лицо веселое, освещенное улыбкой, даже шрама, казалось, не стало. Говорил о планах «Зари», как о чем-то уже реальном. Чего же я все эти дни гадал-думал, кому быть председателем «Зари»? Кому же еще, как не Василию Васильевичу Огуренкову! Именно ему! Колхозники изберут его охотно, в этом я уверен… «Не было бы Огуренкова…» К счастью, Огуренковы у нас есть, и их немало. В каждой станице отыщутся свои Огуренковы. А Василия Огуренкова сперва необходимо подлечить, что называется, поставить на ноги. Нужно раздобыть ему путевку и послать на грязи в Пятигорск. А после этого хорошо бы направить на курсы председателей, пусть бы малость подучился, а тогда уже можно было бы приняться за дело. А что? Было бы очень хорошо… «Антон Иванович, мы вам подсобим, потрудимся…» Правильно сказано. На Огуренкова можно положиться, товарищ надежный…»

Мысли об Огуренкове не покидали Щедрова до самого Степновска.

Глава 37

Умело, двумя пальцами Калашник подправил свои молодецкие усы, предупредительно вышел из-за стола и протянул Щедрову руку:

— Привет, привет, Антон! Хоть ты и самочинствуешь в своем усть-калитвинском княжестве, но я по-прежнему рад тебя видеть! Прошу, садись вот сюда, к столику. Сейчас нам подадут чай. Как ехал? Как самочувствие?

— Порядок, — сухо ответил Щедров. — Ехал нормально.