Том 4

Как-то вечером, решив обогнать медленно двигавшийся по дороге в Бомон большой воз с сеном, она задела платьем колесо; и тут она узнала Теодора.

Он подошел к ней как ни в чем не бывало и сказал, что она должна ему все простить, потому что он тогда «козырнул не по чину».

Она не знала, что ответить, и хотела убежать.

Но он заговорил об урожае, назвал именитых местных жителей; его отец переехал из Кольвиля на ферму в Эко, так что они теперь соседи.

— А-а! - протянула она.

Он прибавил, что его семья хочет, чтобы он обзавелся своим хозяйством. Правда, его с этим не торопят, и он намерен выбрать себе жену по вкусу. Она потупилась. Он спросил, не собирается ли она замуж. Она улыбнулась и сказала, что нехорошо насмехаться над ней.

— Да я и не думаю!

Левой рукой он обнял ее; она не вырвалась и продолжала идти; они замедлили шаг. Дул легкий ветерок, сияли звезды, впереди покачивался огромный воз с сеном; четверка лошадей тащилась, поднимая пыль. Потом лошади сами свернули направо. Он снова обнял ее. Она скрылась во мраке.

Неделю спустя Теодор уговорил ее прийти к нему на свидание.

Они встречались в глубине дворов, за стеной, под одиноким деревом. Она не была наивна, как барышни, - животные просветили ее, - рассудок и врожденная порядочность удержали ее от падения. Ее сопротивление распалило Теодора, и, чтобы утолить свою страсть (а быть может, это у него было искренне), он предложил ей выйти за него замуж. Она боялась поверить ему. Он дал ей страшную, клятву.

Вскоре он принес ей печальную весть: в прошлом году родители наняли за него рекрута, но теперь его со дня на день могут призвать; мысль о военной службе приводила его в ужас. Эта трусость служила для Фелисите доказательством его любви к ней, и она еще сильнее полюбила его. Ночью она удирала к нему на свидание, и Теодор мучил ее своими опасениями и своей настойчивостью.

В конце концов он объявил ей, что сам пойдет в префектуру узнать, как обстоят дела, и в следующее воскресенье, между одиннадцатью и двенадцатью ночи, все ей расскажет.

В назначенный час она побежала к своему возлюбленному.

Вместо Теодора ее поджидал один из его приятелей.

Он объявил, что больше ей не придется встречаться с Теодором. Чтобы избавиться от воинской повинности, он женился на богатой старухе - на г-же Леусе из Тука.

Ее охватило отчаяние. Она повалилась на землю, кричала, призывала Бога и, одна-одинешенька, проплакала в поле до самой зари. Потом она вернулась на ферму и объявила, что хочет уйти; в конце месяца она взяла расчет, завязала все свои пожитки в платок и пошла в Пон-л’Эвек.

У трактира она разговорилась с дамой во вдовьем чепце, которая как раз подыскивала себе кухарку. Девушка мало смыслила в этом деле, но она выказала такую готовность и такую нетребовательность, что г-жа Обен в конце концов объявила:

— Ну хорошо, я вас беру!

Через четверть часа Фелисите водворилась у нее.

Первое время ее приводили в трепет царившие здесь «стиль дома» и память о «барине». Ей казалось, что Поль, которому было семь лет, и Виргиния, которой только что исполнилось четыре, сделаны из драгоценного материала; она таскала их на спине, как лошадь, но г-жа Обен запретила ей беспрестанно целовать их, и это глубоко ее огорчило. И все же Фелисите считала себя счастливицей. Ее скорбь потонула в этой тихой заводи.

По четвергам собирались друзья дома поиграть в бостон. Перед их приходом Фелисите приготовляла карты и грелки. Гости являлись ровно в восемь и расходились около одиннадцати.

По понедельникам каждое утро старьевщик, живший в проулке, раскладывал на земле железный лом. Затем городок наполнялся гулом голосов, к которому примешивались ржанье лошадей, блеянье ягнят, хрюканье свиней и сухой стук колес. Около полудня, когда базар был в полном разгаре, на пороге появлялся высокий, старый крестьянин с крючковатым носом, в фуражке, сдвинутой на затылок, - это был жефосский Фермер Робелен. Немного погодя появлялся тукский фермер Льебар, приземистый, краснолицый толстяк в серой куртке и в сапогах со шпорами.

Оба предлагали кур или сыру. Фелисите всякий раз выводила их на чистую воду, и, преисполнившись уважения к ней, они удалялись.

Издавна г-жу Обен навещал ее дядя, маркиз де Греманвиль, дотла разорившийся и живший в Фалезе, на последнем клочке, оставшемся от его владений. Он всегда являлся к завтраку с мерзким пуделем, который пачкал лапами мебель. Маркиз изо всех сил старался сохранить аристократические замашки и даже приподнимал шляпу каждый раз, когда говорил: «Мой покойный отец», но привычка брала верх, и он пил стакан за стаканом и отпускал двусмысленные шутки. Фелисите деликатно выпроваживала его:

— Да будет вам, господин де Греманвиль! До свидания! И запирала за ним двери.

Зато она охотно отворяла двери г-ну Буре, старому поверенному. Его белый галстук и лысина, жабо, широкий коричневый сюртук, манера нюхать табак, изгибая руку, - весь его облик вызывал у нее смущение, какое мы испытываем при виде людей необыкновенных.