Том 4. Алые паруса. Романы

К работе над «Блистающим миром» А. С. Грин приступил во второй половине 1921 г. До этого (после окончания «Алых парусов») он делал наброски, но далее отрывочных записей и отдельных неоконченных глав не пошло. Представляет интерес набросок под названием «Алголь». Рукопись предваряется комментарием Н. Н. Грин, где она утверждает, что названный отрывок – одно из начал первого романа, который писатель собирался назвать «Алголь – Звезда Двойная». Это название вошло потом как прозвище Друда в «Блистающий мир» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 28, л. 1–1 об.). В рукописи рассказывается о том, как юноша Пэм ищет свою любимую Дэзи в развалинах потерпевшего землетрясение Сан-Риоля и встречает «человека с фонарем». Тот предлагает ему пойти «на одно собрание», где, как он говорит, «несколько поэтов должны были взаимно огорчить друг друга своими произведениями искусства. Знайте, что в Сан-Риолс процветают искусства; им дано движение, и довольно смелое, вроде пинка в зад. – Ничего, что я так сказал? – Искусства представлены выразительно. Ничего не печатается, но пишут углем на простынях, каждый может прочесть эти афиши. Их пишут люди, лишенные таланта и полета страсти. Кто их обидел? Весь мир. Чего они хотят? Славы. Они анатомируют слова, шрифт и знаки препинания. Они учат друг друга писать, в полной уверенности, что можно научиться таланту. Они бездарны и потому провозгласили законы, схемы, правила и рецепты. Раньше их произведения никто не читал. Теперь они печатают себя на обоях и носовых платках ручными валиками. Вы их увидите…» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 28, л. 3–3 об.). Здесь угадываются некоторые аллюзии как напоминание об особой «творческой» атмосфере в послереволюционном Петрограде, где свершившаяся революция постоянно даст о себе знать «пинками», наподобие того, как дают о себе знать подземные толчки в Сан-Риоле после землетрясения: «Город добивают силы, которых никто не видел, хотя существует несколько теорий землетрясения, считающихся авторитетными» (там же, л. 3 об.).

В другом варианте начала романа – под названием «Божий мир» – речь идет об импульсах совершенно иного рода: «внутренний толчок, схожий с настроением сна», мы испытываем, пишет Грин, когда у нас формируется, например, представление о «чужом физическом усилии», создается «образ наблюдавшегося усилия». «Поэтому, – продолжает он, – когда Ф. потерял вес, двинулся вверх по воздуху над закинутыми вверх лицами, зрители испытали потрясение, как если бы они… потеряли вес, а вместе с тем – верх и низ» (ф. 127, оп. 1, ед. хр. 62, л. 10 об.). В том и в другом наброске начало романа имело отношение к раздумьям о побудительных мотивах («толчках», импульсах) к творчеству. В черновиках находим и набросок под названием «Пояснение к действию», где писатель излагает свой окончательный план: «Друд, главное действующее лицо, обладает непостижимой способностью свободного движения в воздухе. Он бежит из тюрьмы благодаря женщине (Руне Бегуэм), предлагающей ему – в силу его способности, – абсолютную власть на земле. Но Друд – начало духовное, творческое; его внутренний мир, как ни огромен он, родствен нашему миру воображения. Эти два человека – чужие. И он уходит от нее – навсегда» (ф. 127, оп. 1, ед. хр. 3, л. 189).

«Все дело в контрасте…» – читаем в окончательном тексте романа. Таков, по мнению Друда, главный закон творчества. В соответствии именно с таким принципом создан «Блистающий мир», заключающий в образах «условно человеческих очертаний» (как сказано в самом произведении) своеобразное исследование особенностей художественной фантазии, или, вновь говоря языком Грина, «анатомию и психологию движения в воздухе». Друд становится в романе не только олицетворением романтического вдохновения, но и постоянным интерпретатором возможностей художественной фантазии. Во всех его суждениях (очень близких к соответствующим комментариям «автора») неизменно доминирует мысль о субъективно претворяющем характере творчества. Показательно, что в качестве примеров он приводит только образы, освещенные романтической традицией, – Айвенго, Агасфер, Квазимодо, Кармен…

Наглядной конкретизацией важного для Грина требования к художнику – быть искренним и верным своей индивидуальности – является момент разоблачения поэзии Стеббса, построенной на тогда модной, но уже затасканной фразеологии: в них есть и «подземное царство», и «ад», и те, «кто в подлунном мире ищет огневейного Икса», и Демон, гремящий «подземными раскатами». Однако, вопреки замыслу, стихи Стеббса («Телеграфист из преисподней»), написанные без внутренне оправданного чувства, вызвали у Друда ассоциации со случайными и малоинтересными деталями повседневности. Вирши Стеббса Друд воспринял иронически. «Твои стихи, – говорит он, – подобно тупой пиле дергают душу, не разделяя ее…»