Том 4. Алые паруса. Романы

Собственно, все творчество писателя представляет собой феерию, содержащую различные превращения, изменения облика его оригинальных идей-представлений. Эту особенность Грина исследователи связывали и с тяготением к приемам «символизма», и с «аллегоричностью», и с «фантастикой». Однако, быть может, стоит принять определение самого писателя, который назвал «Алые паруса» и некоторые рассказы феериями, – ведь в этом, в основе своей аллегорическом, способе изображения участвуют и символы, и фантастические образы, и т. п. Писатель неизменно подчеркивал присутствие в его произведениях «смысла иного порядка». В раскрытии «удивительных черт» Ассоль, напоминающей «тайну неизгладимо волнующих, хотя и простых слов», обнаруживается ведущее направление «подводного течения» феерии. А. Грин не случайно подчеркивал двоякую природу этого образа: «…в ней две девушки, две Ассоль… Одна была дочь матроса, мастерившая игрушки, другая – живое стихотворение, со всеми чудесами ее созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое». И далее А. Грин выделяет самую существенную черту внутреннего облика Ассоль: способность отражать предметы действительности поэтически обобщенно. То же находим и в черновиках феерии: «Подрастая, Ассоль смешивала свой опыт с комментариями воображения, одно опровергало другое» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. I, ед. хр. 2, л. 38 об.). Показательна в этом плане и сцена «исправления» Грэем картины, изображающей распятого Христа: герой «вынул гвозди из окровавленных рук Христа, то есть попросту замазал их голубой краской». По контрасту с этим своеобразным «творчеством» Грэя, продиктованным ему свойствами его воображения, дается бытовая сцена, заставляющая героя реально пережить «ощущения острого чужого страдания» (Грэй обжигает себе руку, чтобы испытать те же страдания, что и обварившая руку девушка). Этот эпизод, казалось бы, вполне очевидно обнаруживает особые свойства сострадательной души Грэя; однако Грин дополняет его сценой «исправления» картины истекающего кровью, страдающего Христа. Таким приемом писатель недвусмысленно переносит проблему из сферы повествования о герое в сферу эстетики.

Переключается из жизненного плана в эстетический и та «нехитрая истина», которую понял Грэй: «делать так называемые чудеса своими руками». Грин стремился таким образом утвердить свой подход к творчеству – отражению жизни путем фантастического, чудесного ее преображения. Пафос творческого поиска пронизывает всю ткань повествования. Писатель «не просто рассказывает нам некую историю, но создаст ее на наших глазах по заданному сюжету», сообщенному читателю дважды: из уст Эгля, а затем в виде «грубой и плоской сплетни» трактирщика Меннерса[34]. Этот художественный принцип Грина был верно угадан в свое время поэтом и теоретиком литературы С. Бобровым – в рецензии на феерию он отмечал, что «роман этот не столько роман вообще, сколько роман автора с его книгой» (Печать и революция. М., 1923, № 3, с. 262). По сути, об этом же писал тогда и. Н. Ашукин: «Прелесть творчества Грина в том, что оно литературно… Русская критика, в большинстве случаев требующая от писателя как раз того, чего нет у Грина, оставила его как бы вне литературы… Феерическое волшебство, то, чего не бывает в жизни, в повести Грила реально искусством литературного правдоподобия, действующего движением фабулы, ритмом рассказа, романтикой образов» (Россия. М. – Пг., 1923, № 5, с. 31).