Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных

За сценою голоса то его, то Ванды: «Ну в нижнем ящике…» — «Да нету там…» — «Ну завтра найдешь…» — «Ох, ох, ох…» Сверху яснее рояль и голос Шервинского поет «Пою тебе, бог Гименея…» Квартира Василисы угасает, уходит вниз.

Занавес

Конец второй картины

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Появляется квартира Турбиных. Ярко освещена. Ночь. Дымно. На столе ужин, вино. На сцене Николка, Алексей (в погонах), капитан Студзинский (в погонах). Мышлаевский (после ванны в белой чалме и в полосатом бухарском халате). Постепенно во время картины пьянеют. Портьера откинута, слышен рояль и голос Шервинского. Он поет.

Шервинский. Эрос, бог любви… Он их благословляет… Венера предлагает чертоги им свои… Слава и хвала Кризе и Нерону… Слава и хвала. Пою тебе, бог Гименея… Бог Гименей!!! (Берет блистательную высокую ноту.)

Николка. Вот это голосок!

Студзинский. Браво! Браво, браво…

Все аплодируют.

Николка. «Демона»! «Демона»!

Шервинский(выходя). Не могу больше.

Мышлаевский. Ты заслужил, баритон, стакан белого вина.

Алексей. Елена, ужин продолжается!

Елена выходит к столу.

Мышлаевский. Да-с, господа. Голым профилем на ежа не сядешь!

Елена. Витька, что за гадости ты говоришь.

Мышлаевский. Виноват. Извини, Лена. Не я придумал, а господа журналисты. (Показывает газету.) Остроумие, черт меня возьми. Но — талантливые, черти, ничего не поделаешь, и совершенно верно. Голым профилем… Николка. Ну-ка, ну-ка, как это у них? Азбуку.

Николка(играет на гитаре. Поет).

Арбуз не стоит печь на мыле,
Американцы победили!

Подпевают Николке.

Елена. Какая мерзость!

Шервинский. Стойте. Стойте. Я придумал припев. До, ми, соль. (Поет на церковный мотив.)

Голым профилем…

Все хором (кроме Елены).

На ежа не сядешь…

Елена. Это безобразие, господа, перестаньте! Ведь это кощунство!

Мышлаевский. Леночка, брось, дорогая! Весело, и слава Богу! Пей белое вино. Господа, здоровье Елены Васильевны!

Все. Ура!!!

Елена. Тише вы. Василису разбудите. И так уж он твердит, что у нас попойки каждый день. Вы как мастеровые, ей-богу.

Студзинский. Это Лисович? Почему его, Елена Васильевна, все Василисой называют?

Николка. Он, господин капитан, вылитая Василиса. Вся разница в том, что на нем штаны надеты, и подписывается на всех бумажках — вместо Василий Лисович — Вас. Лис.

Мышлаевский. Лена золотая, пей белое вино. Я знаю, отчего ты так расстроена. Знаю. Радость моя, рыжая Лена. Плюнь. Он даже лучше сделал, что уехал. Пересидит там, в Берлине, и великолепно. Ты, Леночка, замечательно выглядишь сегодня. Я тебе откровенно говорю. И капот этот идет к тебе, клянусь честью. Капитан, глянь, какой капот — совершенно зеленый.

Елена. Это электрик, Витенька.

Мышлаевский. Ну, тем хуже. Все равно. Капитан, обрати внимание, не красивая она женщина, ты скажешь?

Студзинский. Елена Васильевна — чрезвычайно красива.

Мышлаевский. Лена. Позволь я тебя обниму и поцелую. (Обнимает и целует.)

Шервинский. Эээ…

Мышлаевский. Шервинский, отойди. От чужой мужней жены отойди.

Шервинский. Позвольте.

Мышлаевский. Мне можно. Я — друг детства.

Шервинский. Свинья ты, а не друг детства.

Николка(поет).

Игривы Брейтмана остроты,
И где же сенегальцев роты?

Студзинский. Там лучше есть, — про Родзянко!

Николка(поет).

Рожают овцы под брезентом,
Родзянко будет президентом.

Мышлаевский. Кукиш с маслом он будет президентом. И где же сенегальцев роты? Отвечай, личный адъютант, где обещанные сенегальцы? Леночка, пей вино!

Шервинский. Будут. Тише. Позвольте сообщить вам важную новость. Сегодня на Крещатике я сам видел сербских квартирьеров, и послезавтра, самое позднее — через три дня, в город придут два сербских полка.

Мышлаевский. Слушай, это верно?

Шервинский. Даже странно. Если я говорю, что сам видел, вопрос мне кажется неуместным, господин штабс-капитан.

Мышлаевский. Два полка! Что значит — два полка!