Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных

Лариосик. Господа, слышите, идут! Вы знаете, этот вечер — великий пролог к новой исторической пьесе…

Мышлаевский. Но нет, для кого пролог, а для меня эпилог. Товарищи зрители, белой гвардии конец. Беспартийный штабс-капитан Мышлаевский сходит со сцены; у меня пики.

Сцена внезапно гаснет. Остается лишь освещенный Николка у рампы.

Николка.

Бескозырки тонные.
Сапоги фасонные…

Гаснет и исчезает.

Занавес

Конец

Июнь — сентябрь. 1925 года.

Москва

БЕЛАЯ ГВАРДИЯ [99] Пьеса в четырех действиях Вторая редакция

Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918…

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Турбин Алексей Васильевич — полковник-артиллерист, 30 лет.

Турбин Николка — его брат, 18 лет.

Тальберг Елена Васильевна — их сестра, 24-х лет.

Тальберг Владимир Робертович — генштаба полковник, ее муж, 35 лет.

Мышлаевский Виктор Викторович — штабс-капитан, артиллерист, 28 лет.

Шервинский Леонид Юрьевич — поручик, личный адъютант гетмана.

Студзинский Александр Брониславович — капитан, 29 лет.

Лариосик — житомирский кузен, 21 года.

Лисович Василий Иванович по прозвищу «Василиса» — домовладелец, 45 лет.

Ванда Степановна — его жена, 39 лет.

Гетман всея Украины.

Болботун — командир 1-й конной петлюровской дивизии.

Галаньба — сотник-петлюровец.

Ураган — бандит.

Кирпатый — сифилитик.

Бандит в дворянской фуражке.

Фон Шратт — германский генерал.

Фон Дуст — германский майор.

Врач германской армии.

Дезертир — сечевик.

Человек с корзиной.

Камер-лакей.

Еврей.

Максим — гимназический педель, 60 лет.

Гайдамак — телефонист.

Первый офицер.

Второй офицер.

Третий офицер

Юнкера и гайдамаки.

Первое, второе и третье действия происходят зимой 1918 года, четвертое действие — в начале 1919 года. Место действия — город Киев.

АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА 1-Я

Квартира Турбиных. Вечер. В камине огонь. При открытии занавеса часы бьют 9 раз и нежно играют менуэт Боккерини. Алексей склонился над бумагами, Николка с гитарой.

Николка(играет на гитаре и поет).

Хуже слухи каждый час.
Петлюра идет на нас!
Пулеметы мы зарядили,
По Петлюре мы палили.
Пулеметчики-чики-чики…
Голубчики-чики-чики…
Выручали вы нас, молодцы!

Алексей. Черт тебя знает, что ты поешь! Кухаркины песни! Пой что-нибудь порядочное.

Николка. Зачем кухаркины? Это я сам сочинил, Алеша. (Поет.)

Хошь ты пой, хошь не пой,
В тебе голос не такой!
Есть такие голоса,
Дыбом встанут волоса…

Алексей. Это как раз к твоему голосу и относится!

Николка. Алеша, это ты напрасно, ей-богу. У меня есть голос, правда, не такой как у Шервинского, но все-таки довольно приличный. Драматический, вернее всего баритон. Леночка, а Леночка! Как по-твоему — есть у меня голос?

Елена(из своей комнаты). У кого? У тебя? Нет никакого!

Николка. Это она расстроилась, потому так и отвечает. А между тем, Алеша, мне учитель пения говорил: «Вы бы, говорит, Николай Васильевич, в опере, в сущности, могли петь, если бы не революция».

Алексей. Дурак твой учитель пения.

Николка. Я так и знал. Полное расстройство нервов в турбинском доме. У меня голоса нет, а вчера еще был. Учитель пения дурак, и вообще — пессимизм. А я по своей натуре более склонен к оптимизму. (Трогает струны.) Хотя ты знаешь, Алеша, я сам начинаю беспокоиться. Девять часов уже, а он сказал, что днем приедет. Уж не случилось ли чего-нибудь с ним?

Алексей. Ты потише говори.

Николка. Вот комиссия, Создатель, быть замужней сестры братом.

Елена. Который час в столовой?

Николка. Э… девять. Наши часы вперед, Леночка.

Елена. Не сочиняй, пожалуйста.

Николка. Ишь, волнуется. (Напевает.) Туманно, ах как все туманно…

Алексей. Не надрывай ты мне душу, пожалуйста. Пой веселую.

Николка(поет).