Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Оля. Так и уехал? Нет, ты посмотри, какой ты молодец! Орел, право орел!

Поля. Нет, ты меня успокой да спрячь вот сюда в шкап. Вот эти платья, мы их вынем, зачем им здесь висеть? Вот его я надел, когда был произведен – гм! гм! дай ему царствие небесное – при Егор Егоровиче в статские советники, то надел его и в нем представлялся начальству, вот и от звезды помятое на сукне место, хорошее суконце, таких теперь не найдешь, а это от гражданской шашки место осталось… такой славный человек тогда еще на Морской портной был, славный портной. Ах, моль! Вот завелась, лови ее! (Ловят, подпрыгивая и хлопая руками). Ах, озорная! (Оба ловят ее). Всё, бывало, говорил: «Я вам здесь кошелек пришью из самого крепкого холста, никогда не разорвется, а вы мой наполните, дай бог ему разорваться». Моль! А это венчальный убор, помнишь, голубушка, Воздвиженье? Так мы всё это махоркой посыплем и этой дрянью, что пахнет и плакать хочется от нее, и в сундук положим, запрем, знаешь, покрепче и замок такой повесим, хороший, большой замок, а сюда, знаешь, подушек побольше дай периновых, – устал я, знаешь, сильно, – чтобы соснуть можно было, что-то на сердце тревожно, знаешь, такие кошки приходят и когти опускают на сердце, сама видишь, всё неприятности: коляска, цветы, родные, певчие – знаешь, как это тяжело. (Хнычет). Так если придут, скажи: не заходил и ворон костей не заносил, и что не мог даже никак прийти, потому что врач уже сказал, что умер, и бумажку эту, знаешь, сунь им в самое лицо и скажи, что на кладбище даже увезли, проклятые, и что ты ни при чем и сама рада, что увезли… бумага здесь главное, они, знаешь, того, перед бумагой и спасуют, а я, того, (улыбается) сосну.

Оля. Родной мой, заплаканы глазки твои, обидели тебя, дай я слезки твои эти платочком утру. (Подымается на цыпочки и утирает ему слезы). Успокойся, батюшка, успокойся, стоит из-за них, проклятых, беспокоиться, улыбнись же, улыбнись! На, рябиновку налью, вот выпей, она помогает, вот мятные лепешки, и свечку возьми в черном подсвечнике, он тяжелее.

Звонок.

Поля. А это от моли насыпь в сундук. (Прыгает с подсвечником в руке. Она с победоносным видом запирает на ключ, оглядывает и, подбоченясь, выходит в переднюю).

Голос в передней. Доброе утро! М-м э-э… Па… Нико… э-э?

Оля. Царство ему небесное! Вот… хмык, хмык (плачет)… увезли, спрятали. Увезли, а он, сердечный, – живёхонек!

Голос в передней. То есть? Э-э – тронулась старуха, совсем рехнулась! Э-э это чудо, это э-э, можно сказать, случай! Оля. Умер, батюшка, умер, с полчаса только, ну что мне, старой, божиться – ногами в гробу, а он умер, честное слово… а вы, может быть, куда-нибудь торопитесь, спешите… А? а то посидите, отдохните, если устали… уж уйду свечу поставить, знаете, обычай… вы отдохните, посидите в гостиной, покурите, а ключа не дам ни за какие смерти, режьте, губите, волоките на конских хвостах белое тело мое, только не дам ключа, вот и весь сказ. Посидите в гостиной, не бойтесь.

Он. Того…

Оля. Да вы не спешите, куда же вы торопитесь? Ушел таки… А странный, говорит, случай. (Стучит ключом в шкап). Ушел, соглядатай проклятый, уж я и так и так…

Поля. Что, ушел?

Оля. Ушел, родной.

Поля. Ну и слава богу! И хвала ему за то, что ушел. А я сижу здесь да думаю, что и как оно обернется, а оно всё к лучшему. Оля. Уж я ему: да вы куда-нибудь торопитесь, может быть, спешите… А ему всё невдомек, прости господи. Да ты выдь, батюшка. Опять звонок! И отпирать не буду, прямо скажу – больна, да при смерти! Кто там? (Неясный ответ). Больна, сударь мой, больна.

Голос неизвестного. Я врач.

Оля. А у меня, сударь, такая болезнь, что увижу врача – или метла в руку прыгает или кочерга, а то воды кувшин или еще что хуже.

Голоса за дверью. – Что? – по-видимому! Как быть?

– А бог с ней! нам-то что?

– Пусть себе ездит на помеле.

Оля. Ушли, удалой мой, ушли.

Поля. Что-то глуховат…

Оля. Я им метлой, как тут не уйти. (Отпирает ключом дверь. Накрывает на стол). Уедем в деревню… не хорошо: певчие, чужие люди, лошади в шляпах.

II

Старая усадьба. Столетние ели, березы, пруд. Индюшки, куры. Они идут вдвоем.

Поля. Как хорошо, что мы уехали! до чего дожили – в своем дому пришлось прятаться… послушай, ты не красишь своих волос?

Оля. Зачем… а ты?

Поля. Совсем нет, а помнится мне, они были седыми, а теперь точно стали черными.

Оля. Вот слово в слово. Ведь ты стал черноусым, тебе точно лет 40 сбросили, а щеки как в сказках – молоко и кровь. А глаза, глаза чисто огонь, право! Ты писаный красавец, как говорили деды в песнях старых. Что за притча такая?