Том 4. Драматические произведения

Герман. Что вам ответить? Я сам не много знаю. Но неизмеримо больше, чем знал несколько дней назад. И вот что я скажу вам твердо: все самое нежное, самое заветное, самое сладкое — должно разрушить. Так же неминуемо, как неминуемо уйдет этот поезд — потому что путь свободен.

Друг. Я не понимаю вас.

Герман. Хорошо. Я скажу иначе. Мы жили с Еленой в белом доме, в полной тишине. Вся наша жизнь была как жизнь цветов и зари. Никто из людей не знает, как таинственно мы встретились с ней.

Друг. Не делайте признании. Я вовсе не затем сюда пришел. Это немножко противно.

Герман. Вам противно? Мне все равно. Я считал вас прежде другом. И теперь, мне надо только досказать вам, и вы дослушаете. — Мы жили не так, как живут другие люди. И потому мы можем расстаться. Разве преступно то, что я посмотрел в окно и понял, что такое весна? Весной земля гудит, зори красные, вдали — синий туман. Я не мог не уйти…

Друг. Но, уходя, вы разбиваете сердце женщины. Вы разрушаете самое святое.

Герман. Разрушаю? Пусть так. Я не боюсь этого слова. Но могу ли я не разрушать, если сама весна разрушительна? Если весна цветет и поет лишь для того, чтобы я понял, что путь свободен? Понимаете ли вы, что это значит? Путь свободен!

Друг. Теперь понимаю. Это — самая крайняя беспринципность. Когда-то вы упрекали меня в том, что я над всем насмехаюсь. А теперь — уверяю вас — вы гораздо беспринципнее меня.

Герман. О, нет, вы, значит, не понимаете. Как объяснить? Путь свободен! Ведь здесь только и начинается жизнь. Здесь только и начинается долг. Когда путь свободен, должно во что бы то ни стало идти этим путем!

Друг. И потому вы приятно проводите время в городе с цыганкой?

Герман. Вы хотите оскорбить меня? Вам это не удастся. Я твердо стою на пути. А знаете ли вы, кто такая та женщина, которую вы называете цыганкой?

Друг. Прекрасно знаю: каскадная певица.

Герман. Я сумел бы ответить вам. Но — прощайте. Вот — она.

Фаина идет через всю залу. Она — вся в черном, с черными страусовыми перьями на шляпе. Она возбуждена чем-то и бледна.

Друг. До свиданья, безумный друг мой. Я не оставлю вас так…

Друг отходит. Герман идет навстречу Фаине.

Герман. Ты, наконец. Я ждал тебя долго.

Фаина. Ты мог бы ждать еще дольше. День. Неделю. Месяц. Х-ха! Целый год.

Герман. Не будь сурова со мной. Я могу ждать тебя целую вечность.

Фаина. Дай мне руку. Я хочу еще пройти с тобой туда. Где огни, и снег, и ветер, и мгла. Как я люблю этот город! Жить без него не могу… Голова кружится от ветра. Пойдем же, пойдем туда — к зеленым и красным огням.

Они выходят на платформу. За одним из столов в зале собираются три друга Германа.

Друг. Вы слышали, конечно, печальную новость? о несчастии, постигшем нашего общего друга Германа?

Второй друг. Да, ходят слухи. Если вы называете несчастием его связь с этой цыганкой.

Третий друг. С цыганкой? Да, да, слышал. Я всегда считал Германа за человека очень замечательного. В виду этого мне было бы интересно наблюдать его в данный момент; человек, переживающий семейный кризис, — крайне занимательный феномен.

Друг. Вам это удастся, потому что Герман находится здесь. Но дело не в нем, а в его жене, на которую событие произведет удручающее впечатление. Тем более что, сколько я знаю, она уверена, что Герман вернется скоро.

2-й. А по-моему, что же? Конечно, вернется. Ведь он привык к семейному очагу. Ну, в крайнем случае, привезет с собой цыганку, и выйдет премилое menage en trois [8], только и всего. Оно и современно и пикантно.

3-й. А меня это все совершенно не интересует. Лучше сказать, в этих житейских комбинациях всякий человек волен разбираться, как ему угодно. Я же вижу в этом — лишь необыкновенно интересное эстетическое и психологическое явление.

Друг. Ах, друзья мои, вы оба неправы. Если бы дело шло о самом Германе, — так на здоровье, пусть ухаживает за десятью женщинами зараз. Но здесь замешана семья…

2-й друг. Однако, я не узнаю вас. Такой иронический человек — и вдруг заговорил о семье…

Друг. Когда дело касается моих друзей, должен же я наконец принести им в жертву даже свое миросозерцание. Это — самая обыкновенная история, и нечего смотреть на нее с высоты: просто-напросто человек близкий мне изменяет своей жене, которую я обязан уважать. И потому — мое мнение, что наш священный долг — воспрепятствовать этому во что бы то ни стало.

Третий друг. А мой долг — перед наукой — наблюдать, наблюдать и наблюдать!

Друг. Отлично. Если вы будете наблюдать, это уже отрезвит Германа в достаточной мере.

Второй друг. Присоединяюсь и я. Во имя гражданских обязанностей каждого человека по отношению к своему ближнему…