Том 4. Любавины

– Я влюблен, так? Это – факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже твоего инженера? Если на то пошло, я легко могу сделаться Героем Социалистического Труда. Но надо же сказать об этом! Зачем же тут аплодисменты устраивать? – Пашка потрогал горевшие щеки – рука у Насти тяжелая. – Собирайся и поедем со мной. Будешь жить у меня, как в гареме, – Пашка остановился... Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он любил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил. Она поняла это.

– Какой же ты дурак, парень, – грустно и просто сказала она. – И чего ты мелешь тут? – села на стул, поправила съехавшую рубашку. – Натворил делов, да еще философствует ходит. Он любит! – Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. – Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю?! – она резко повернулась к нему – в глазах слезы. Взгляд горестный и злой. И тут Пашка понял, что никогда в жизни ему не отвоевать эту девушку. Не полюбит она его.

– Чего ты плачешь-то?

– Да потому, что вы только о себе думаете, эгоисты несчастные. Он любит! – она вытерла слезы. – Любишь, так уважай человека, а не так...

– Что же я уж такого сделал? В окно залез – подумаешь! Ко всем лазят...

– Не в окне дело... Дураки вы все, вот что. И тот дурак тоже – весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался. Пусть едет!..

– Как уезжать?! – Пашка понял, кто этот дурак – инженер. – Куда?

– Спроси его.

Пашка нахмурился.

– На полном серьезе?

Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.

– Собирайся! – приказал он.

Настя вскинула на него удивленные глаза.

– Куда это?

– Поедем к нему. Я объясню этим питерским фраерам, что такое любовь человеческая.

– Сиди уж... не трепись.

– Послушайте, вы!.. Молодая интересная! – Пашка приосанился. – Мне можно съездить по физио – я ничего, если за дело. Так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит – не трепись?

– Не болтай зря, значит. Куда мы поедем сейчас? – ночь глубокая.

– Наплевать. Одевайся! Лови кофту, – Пашка снял со спинки кровати кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности... Пашка опять заходил по горнице.

– Из-за чего же это он приревновал? – спросил он не без самодовольства.

– Танцевали с тобой – ему передали. Потом в кино шептались... Он подумал... Дураки вы все.

– Ты бы объяснила ему, что мы – по-товарищески.

– Нужно мне еще объяснять! Никуда я не поеду.

Пашка остановился.

– Считаю до трех: раз, два, два с половиной... А то целоваться полезу!

– Я полезу! Что ты ему скажешь-то?

– Я знаю, что.

– А я к чему там? Ехай один и говори.

– Одному нельзя. Надо, чтоб вы при мне помирились. А то вы будете год пыхтеть...

Настя надела кофту, туфли.

– Лезь, я за тобой, – сказала она, выключая свет. – Видел бы сейчас кто-нибудь, что мы тут с тобой выделываем...

– Инженеру бы все это передать!.. Тогда бы уж он уехал. Поневоле бы пришлось за меня выходить, – Пашка вылез в сад, помог Насте.

Вышли на дорогу. Полуторка стояла, ворчала на хозяина.

– Садись, рева... возись тут по ночам с вами, понимаешь... – Пашке эта новая роль чрезвычайно нравилась.

Настя села в кабину.

– Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?

– Где уж тут!.. С вами скорей прокиснешь, чем какое-нибудь полезное дело сделаешь.

– Ну до чего ты, Павел...

– Что? – строго оборвал ее Пашка.

– Ничего.

– То-то, – Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал. И помирил инженера с Настей.

И той же ночью уехал из Быстрянки – не мог же он ходить в клуб и слышать за спиной хихиканье девчат.

Было грустно, когда уезжал. Написал Прохорову писульку: «Прости меня, но я не виноват».

Подсунул ее под дверь и уехал в Листвянку.

Это одна из многочисленных Пашкиных любовных историй.

А вот – последняя.

Вез из города одну прехорошенькую молодую женщину. Она ехала к мужу, который работал в Баклани зоотехником.

Перед тем, как уехать из города, Пашка полаялся с орудовцем, и поэтому был мрачный.

Женщина сидела в кабине, с ним рядом, помалкивала. Смотрела по сторонам. Пашка глянул на нее пару раз и сказал:

– Не знаю, как вы, но я лично говорил и буду говорить, что на каждой станции кипяток бесплатный, – он сказал это совершенно серьезно.

Женщина удивленно уставилась на него.

– Я не поняла, – сказала она.

– Я хотел сказать, что вам ужасно идет эта шляпка.

Женщина улыбнулась. Ничего не сказала.

– Значит, в Баклань к нам? – спросил Пашка.

– А вы из Баклани?

– Из Баклани.

– Мужа моего знаете? Он зоотехником у вас работает.

– Нет, я начальство мало знаю. Значит, к мужу едете? Жалко.

Женщина опять улыбнулась.

– Молодой муж-то?

– А зачем вам это?

– Не знаю... Просто нечего больше говорить.

Женщину этот ответ почему-то очень рассмешил. Она смеялась, закрыв ладошками лицо, – сама себе, негромко.

– Веселый вы.

– Я не только веселый, я ужасно остроумный, – сказал Пашка. Женщина опять прыснула и опять закрыла лицо ладошками. А ладошки у нее маленькие, беленькие. Ноготочки розовые, крошечные.

«Прямо – куколка», – думал Пашка.