Том 4. Плачужная канава

Но понемногу не Будылин, а уж Ахмет освоился: французская повесть о турках самому ему очень нравилась.

Хозяйка-докторша осталась довольна – вечер не проскучали.

А дня через три Овсевна и подает эти два загадочные письма.

   письмо от докторши Кулигиной,

   и письмо от балерины Петровской.

И когда Антон Петрович сказал Баланцеву, Баланцев очень оживился, но хоть бы одно слово наводящее –

Баланцев внимательно разбирал почерк, бумагу, печать.

– Что же дальше? – Антон Петрович больше не мог вытерпеть.

– Да ничего. Вы – как Ахмет, ничего!

– Как ничего?

– Да ничего и не значат эти письма. А вообще горевать вам нечего: женское сердце вы еще побеждаете, вот и все!

– И больше ничего?

– Ровно ничего.

– А отвечать я не должен?

– Зачем?

Антон Петрович растерялся –

«как же так, такие письма и вроде как и нет ничего!».

Но потом воспрянул –

«отвечать ничего не надо и притом победа!».

Да теперь он безбоязненно может ходить по земле твердо и крепко, как кур, как доктор Задорский, покоривший Машу.

Неделю Будылин жил настоящим Ахметом – Ахметом мечтал он о своих турецких любовных победах, и уж ему начинало казаться:

  «все встречные женщины заглядываются на него, и делают ему глазки!».

В трепете от этих «глазок» – а они его преследовали! – впал, наконец, Будылин в блаженное умиление.

– Положительно нет отбою, голубчик Алексей Иванович, – жаловался он приятелю, тихо смеясь, – не знаю, Алексей Иванович, чему приписать?

И вдруг опять письмо – два письма.

Подписи, как и в первый раз, неразборчивые, но можно было легко догадаться:

     конечно, одно письмо писала докторша Кулигина! другое письмо писала балерина Петровская!

И Кулигина и Петровская вызывали Антона Петровича на свидание к памятнику Екатерины.

И одно горе: и докторша и балерина назначали час совсем неподходящий.

Однако, большой был соблазн уйти со службы не вовремя!

И так и этак раздумывал Антон Петрович и все-таки не решился.

И притом же такое невероятное совпадение: и докторша и балерина обе, самой собой не сговариваясь, поджидали его в одно и то же время и на одном и том же месте.

Нет, это уж невозможно!

Так Антон Петрович и не пошел.

Но его любовная мысль до крайности взбудоражилась.

С трепетом проходил Будылин мимо памятника Екатерины.

Он не решался поднять глаза:

  ему мерещилась и докторша Кулигина и балерина Петровская – и докторша и балерина, как екатерининские вельможи, унизывали памятник одновременно и там, и там, и там –

Докторша Кулигина, и хоть очень ученая, но в привлекательности отказать ей никак нельзя; а балерина Петровская когда-то, возможно, очень привлекательная, но в таком уж преклонном возрасте – пятидесятилетний юбилей отпраздновала! – лет двадцать, как совсем не танцевала.

Зато балерина – одно это имя «балерина» волновало Будылина пуще всяких докторш!

На докторше Кулигиной можно было бы жениться. –

А с балериной Петровской – та́к: ну, быть коротко знакомым, и чтобы все говорили, что у Антона Петровича Будылина есть балерина или «Антон Петрович Будылин подцепил балерину!».

И притом же – и это как правило – все высокопоставленные лица испокон веков обзаводились балериной.

– В такой вот шляпе, как на картинках! – Антон Петрович мечтал вслух.

И уверившись в своих высокопоставленных правах, не раз приставал он к Баланцеву повести в гости к докторше Кулигиной –

   но Баланцев чего-то увиливал.

И одно было объяснение

   «Баланцев ревнует!».

– Баланцев ревнует! – решил Антон Петрович.

И это еще больше подбавило жару.

И тут произошел еще и один случай и тоже вроде турецкого и уж окончательно закружил Будылина.

Послал Будылин Овсевну на почту: задумал заказное письмо отправить – «в Кострому археологу Ивану Александровичу Рязановскому».

С Рязановским познакомился Будылин через Баланцева, когда знаменитый костромской археолог или, как сам любил называть себя покойный, «некое ископаемое в лисичьей шубе», возвратясь из Швеции¹⁰⁶, где искал документов Смутного времени, жил в Петербурге на Лиговке в «Версале». У Рязановского в богатейшем его костромском древлехранилище на Царевской¹⁰⁷ были и самые настоящие Петровские документы, – этих-то заветных документов и добивался Антон Петрович:

   «хоть временно, хоть глазком посмотреть!».

Овсевна расписку с почты принесла, а денег за марку не заплатила.

– Не взяли, – сказала старуха, – должно не полагается.

Конечно, старуха Овсевна что-нибудь напутала!

Обязательно надо было выяснить:

«а то еще подумает, нарочно не приклеил марки!»

Антон Петрович написал письмо на почту, вложил марок на четырнадцать копеек и сам пошел опустить в ящик.

А дня через два получился ответ – открытка «с многоточиями».

Известно, если мужчина в письме многоточит, это означает бессилие, а в дамском – читай совсем наоборот – тут за точкой и намёк и обещание.

«Многоточие у дам – это вроде птичьего приседа перед куром!» – так, припоминается, выразился кто-то из французских современных философов, чуть ли не сам «всемирно известнейший» Яша Шрейбер¹⁰⁸.