Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

Вопросов не было, и постепенно стали уходить. Но, как договорились, несколько человек остались, включая Румова, Таисию с мужем, Льва Никанорова с женой, Марка с Галей, Зею, Судорогова и Женю и еще трех молодых людей. Один из них явно симпатизировал круто изменившейся Зее, которая благо навеки рассталась со своим прежним ласковым Витенькой.

Собрались в маленьком, отрешенно-уютном кафе при клубе. Сначала было тихо, но потом содрогнулось. Не сразу. Присутствие Марка, который бродил по тому свету, точнее, по его краю, где он еще соприкасался с миром живых, действовало на знающих об этом угнетенно-жутко и радостно. Создалась аура неведомого, но близкого, рядом стоящего, — вот он, иной мир, для которого мы как тени; остановится сердце, раздавит машина, грянет бомба — секунды, и мы уже там, где другие законы и где уже побывал ставший чуть-чуть таинственным Марк. Его и самого слегка мучила собственная таинственность, тем более там, где он побродил, это даже не начало, а лишь преддверие в бесконечно-огромные, неведомые для «живых» миры.

Но опорой был не только Бог, но и Галя, которую он полюбил всем своим русским сердцем. И все же странно, когда все расселись, Марк еще некоторое время побродил около присутствующих, словно он бродил там, после «смерти», и было неясно ему, то ли окружающие его люди становились тенью, то ли он сам превратился для них в тень. Такие «наплывы», воспоминания о сиянии и мраке потустороннего случались с ним не впервые, но он умел выходить из них. Так произошло и сейчас: «наплыв» ушел, и Марк сразу же присел на стул рядом с Галей. Та посмотрела на него и все поняла. И как только Марк присел, присоединился, все улеглось.

Потекла мирная, в чем-то даже добродушная беседа о том о сем, которую вскоре, однако, взорвал Судорогов. Он предложил какой-то яростный тост за безумное торжество жизни.

— Не за спокойную жизнь пьем, — произнес он, — а за ее взвинченность, вихрь, падения, взлеты, кручения и вой, идущий в небо. За мать-анархию жизни, за ее великий, загадочный хаос! За то, чтобы вечно пить вино жизни и пьянеть разумом от этого, не теряя его, а наоборот!

Но речь эта вызвала радостно-истерическую реакцию, хотя, по сути, каждый понимал буйство жизни по-своему.

— За неуправляемое торжество жизни! — поддержал этот тост один из молодых гостей. И он закончил словами великого поэта, соотнося эти стихи с самим собой:

Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,
Я верю, то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!

Но этот экстрим не нашел тотальной поддержки, несмотря на гений Александра Блока. Высказывания лились по другому каналу, весьма победоносному. «Жить, жить, жить, бесконечно, чтобы энергия жизни поднималась вверх, чтобы бессмертие объяло души, и жить, быть», — этот стихийный мотив оказался сильнее всего. Жить вопреки всему глобальному злу, которое творится в мире. Пусть и в России сейчас по-прежнему тяжело с наступающими на нее дикими волнами зла. «Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне» — таков был ответ. Настроения, беседы приняли какой-то мистически-жизнеутверждающий оттенок. Но вскоре опять произошел срыв. Вдруг в этом темно-уютном кафе возникла фигура Сверхпокойника. Незаметно вошел тот самый Афанасий, которого с легкой руки испуганной Зеи определили как Сверхпокойника, подчиняясь магии стихотворения об этом.

Афанасий вошел, огромный, безжизненно-мрачный, и сказал:

— И мне налейте… Я был на лекции, но меня не заметили.

Его тут же усадили за стол. Гостеприимство распространялось у них даже на мертвецов. Зея заерзала, а Сверхпокойник с каменным выражением лица выпил стакан вина. Все было бы ничего, Галя даже принялась ухаживать за ним, любезно накладывая Афанасию салат. Казалось, все пойдет по умиротворенному руслу, ведь к Афанасию и к его молчанию как-то привыкли. Ну, молчит и молчит; молчание еще не катастрофа. Где-то его уважали. И вдруг Сверхпокойник завыл. Собственно говоря, всем показалось сначала, что он завыл, на самом деле он не завыл, а заговорил, громко и как-то сверхъестественно.

— Порвем все преграды, разделяющие миры! — кричал он. — Чтоб всюду было одно пространство, одно видение, чтоб проходить можно было по всему космосу, видимому и невидимому, как по коридору! Размах должен быть у Афанасия, размах!!!

Все притихли, но кто-то заверещал:

— А золотые огни ада? Это тоже космос! Не очень весело, господа!

Афанасий, лицо которого в какой-то мере стало просветленным, тут же среагировал:

— Ну и что? А без ада как-то скучно! Истинное веселие там!

Кто-то хохотнул. Но Афанасий прикрикнул:

— Да не бойтесь вы! Везде жизнь! Клоп — и тот живет. А мы как развернемся! И дьявол ахнет!

И сразу, без перехода, он запел:

Эх, пить будем,
Гулять будем!
Чертей лихих
Пороть будем!

Женя шепнула Судорогову:

— Да он раньше выпивал и всегда оставался могильным; что с ним сейчас?