На следующий день Румов и Таисия пришли в ресторан «Евгений Онегин» чуть даже пораньше и уселись у окошечка за заказанный столик. По дороге, в метро, в шуме и гаме, и здесь, за уютным столиком, Румова пронизывала та необъяснимая, таинственная внутренняя нежность по отношению к сестре, которой он не испытывал ни к кому, ни к одному человеку, никогда. Эта нежность была настолько потаенная и в то же время проявлена в душе, что выражалась, пожалуй, только взглядом, но этот взгляд охватывал Таисию до глубины души, и она отвечала таким же взглядом. И сейчас, за столиком, в молчании, они настолько погрузились во внутреннее созерцание друг друга, что забыли, зачем сюда пришли. Такое духовное погружение друг в друга, соединение душ до бездны, без слов, часто непроизвольно, случалось у них не раз. Это было настолько таинственно, что становилось страшно, как будто они уже ушли из этого мира и их души, слившись непостижимым образом, неслись вместе над провалами иной, бесконечной вселенной с ее миллиардами немыслимых существ… Но тайна слияния была настолько велика, что для них не существовало ни всех вселенных, вместе взятых, ни этих существ…
И вот они абсолютно молча сидели друг против друга за столиком по земному времени уже минут 10–15. Более всего ими владело то, что в глубине их душ таится нечто тайно-родное, некое непостижимое начало, которое на самом деле и соединяло их души в единое целое. Но что это было за «тайно-родное» (они так называли «это», когда общались словами), что оно представляло собой метафизически, они не могли осознать и тем более понять. Они чувствовали, что это выше возможностей человека, хотя в то же время они были совершенно уверены, что человек — это сверхъестественное существо.
Наконец, после такого созерцания Таисия тихо вымолвила:
— Здорово! Наш духовный инцест продолжается… Главное, сохранить все в бесконечности, хоть после миллионов смертей и рождений вновь…
Румов улыбнулся.
— Ты сама знаешь, что у нас есть только один путь: избежать этих миллионов смертей и рождений и вместе войти в вечную жизнь, где нет власти времени… При всем неизбежном преобразовании сознания надо сохранить преемственность и то тайно-родное; пусть оно будет вечно-родное… Мы должны заранее готовиться к этому.
Таисия кивнула головой.
— Успеем… Мы еще молоды… Важно, что сейчас, сейчас нас охватывает такое блаженство, такое неземное счастье, как будто все законы этого мира уже отпали от нас… Мы уже сейчас бываем там… Такая любовь убивает все земное, будь оно неладно.
— Ну, это слишком… Не надо… Зачем? Пусть оно нам просто не мешает.
Подошел официант.
— Вы ждете кого-то?
— Мы ждем господина Га.
— Понятно. Хотите заказать что-то?
— Ничего.
И господин Га явился. Возвращаться к «неладной» жизни было тяжело, но они взяли себя в руки. Кстати, Га на самом деле по паспорту назывался Аллен Рутберг, а Га был в некоем роде пугающий псевдоним. Увидев Румова и Таисию, Га почему-то расхохотался. И полез даже целоваться. Уселись уже втроем, заказали вино, салаты, рыбу, десерт и обязательно чай. На лице Га сияла слегка доброжелательная улыбка.
— Я за все плачу, не возражайте. Я негодяй и мошенник и получаю миллионы ни за что, как и полагается в этой цивилизации… Петр, Таисия, я рад вас видеть в вашей великой стране!
Дальше — больше. Разговор закрутился так, как будто встретились старые друзья.
— На вашу выставку народ валом валит, — отметил Румов.
— Петр, не принижайте свой народ, вы же его любите… По моим сведеньям, с моей выставки многие уходят, не побывав там и 10 минут… Я восхищен интуицией ваших людей… Выпьем за тех, кто ушел, — радостно провозгласил Рутберг.
— Как же так? — Таисия развела руками. — Что за мазохистское самолюбование? Аллен, подумайте о себе…
Га расхохотался.
— Милая Таисия, спешу вас обрадовать… Я все же не считаю себя последним мерзавцем духа… Втайне я рисую нечто настоящее и новое… Всего несколько картин… Но не приходит в голову их показывать, за исключением двух-трех друзей.
— Почему? Вы их не выставляете?
— Никакая галерея их не возьмет, ибо они подрывают основы бизнеса и великого шарлатанства…
— Можно посмотреть?
— Вам — да. Приезжайте в Нью-Йорк в гости ко мне.
— Ничего себе — подполье в так называемом свободном мире, — проговорил Румов.
— На это мало кто способен у нас, — вздохнул Га. — Система ценностей, которая в головах, не позволяет. Я нашел на одном кладбище, на могильной плите, такую надпись: «Деньги решают все». Ха-ха! Ну, и имя героя, конечно.
— Вы нас пугаете своим смехом, — ответила Таисия и сама не удержалась от смеха.
— Только не говори: «Несчастные люди, несчастное человечество», — вмешался Румов. — Не наше это дело.
— Совершенно справедливо, — отметил Рутберг. — Эта цивилизация с ее ценностями рухнет сама собой, и, наверное, скоро… А нам не стоит мешать работе Господа Бога, у него и так ад ничтожных душ переполнен. Лучше вспомним Альфреда. Я с ним встречался недавно, после того как он вернулся из России.
— Надо бы выпить за это, — спохватился Румов. — Не за него, а за то, что он уехал от нас.