И его внимательно слушали. Юридически власти растерялись. Все было сделано на добровольных началах. Но наконец нашли какую-то расплывчатую статью о помощи в деле добровольного самоубийства. Оказывается, помогать в таких случаях не полагалось (о принуждении к самоубийству не могло быть и речи). Господина Липпа посадили на три года. Но мировая слава его росла, даже превосходя славу какого-нибудь знаменитого футболиста или боксера. Его книга, которую он написал за полтора месяца (называлась она «Мой опыт»), стала бестселлером; миллионные тиражи, переводы стали для него нормой. По его книге собирался снимать кинокартину крупный американский режиссер.
Несколько портили ему нервы газетчики. Они интересовались причинами такой неординарной акции. О чем тут только ни писали. Одни ссылались на психоанализ, одолевали г-на Липпа вопросами, не было ли у него желания изнасиловать собственного отца или, наоборот, не посягал ли папаша на него самого, что бывает гораздо чаще. В «акции» поедания Фридриха видели сублимацию ненависти к отцу, а в действиях Фридриха прозревали извращенный нарциссизм. Другие журналисты, памятуя, что сейчас кризис, считали, что это пожирание — своего рода социальный протест против власти прожорливых банкиров. Третьи писали, что Фридрих просто искал адекватный способ ухода из этого проклятого навеки мира… Всего лишь одна газета, и то очень робко, ссылалась на тотальное разрушение христианских ценностей в современном мире. На нее тут же яростно обрушились несколько газет, называя такие высказывания мракобесием, грубым проявлением крайнего консерватизма и даже обскурантизма, призывом к возвращению в Средневековье. «Автору надо напомнить, — хором писалось в этих газетах, — что, согласно декларации Объединенной Европы, христианство вычеркнуто из числа тех ценностей, которые лежат в основе европейской цивилизации». С другой стороны, американские газеты возмущались, что в письменном договоре о поедании отсутствовала коммерческая сторона. Спонтанная выдача чека господину Липпу объявлялась просто жестом, а не серьезной коммерцией. Тем более Липп благородно вернул эти деньги супруге господина Зерца. Но на самом деле это господин Зерц обязан был выплатить г-ну Липпу серьезный гонорар плюс страховку. Поскольку такое не было оговорено, в этом американские газеты увидели фантастическое, почти преступное неуважение к деньгам и принципам свободного рынка вообще. Поэтому приговор (три года общего тюремного заключения) они посчитали несоразмерно мягким, мягкотелым до крайности.
Но находились и такие, и их оказалось немало, которые бурно и грозно протестовали против заключения Липпа, считая, что его надо беспрекословно освободить. Состоялась даже демонстрация молодежи у стен тюрьмы. Лозунги висели такие: «Свободу запретить нельзя!», «Мы, молодежь, будущее Европы, за полную свободу самовыражения!», «Эдди, мы с тобой!», «Да здравствует свобода!», «Эдди Липп — не преступник, а герой», «Немедленно освободить нашего героя!». Случались даже эксцессы. Но мир позабыл все-таки о бедном Фридрихе; его слава мерцала некоей бледной звездой по сравнению с признанием Липпа.
Липп же стал подлинной звездой. Даже девушки просились в его камеру. В своей книге «Мой опыт» Эдди оказался до дотошности точным; диалоги с Фридрихом, драку — все описал. Солидная литературная критика высоко оценила книгу. Один литератор сравнил «Мой опыт» с произведениями Шекспира: дескать, драматизм и много крови. Намекали на Нобелевскую премию, но тут основной вопрос заключался в политкорректности. Да или нет — в этом смысле? Но все же и у звезды таилась теневая сторона. Проблема заключалась в том, что ни в газетах, ни в солидных научных журналах по антропологии не выяснили окончательно и твердо, в чем причина «акции» поедания. Одни туманные предположения. Считалось, что ключ должен содержаться в ответах господина Липпа на этот вопрос, прямых или косвенных, и в интерпретации этих ответов. Но на все эти вопросы, тонкие или прямые, Липп отвечал однозначно и уверенно, что никаких причин для совершения этой «акции» ни у него, ни у Фридриха не было. Просто совершили, поели, и все. «Ну, например, — пояснил в одном интервью Эдди. — Представьте, идет человек по улице, видит кафе. Он не проголодался, но может взять и зайти просто так и посидеть, скушать чего-нибудь. Но можно и не заходить… Одним словом, — продолжал Эдди, любуясь собой и в тюремной камере, — все эти яйцеголовые интеллектуалы ищут чего-то, выдумывают, усложняют, а мы с Фридрихом просто решили поесть. Могли и не решить. Никаких причин для акции поедания не было, — твердил господин Липп. — Я честный, порядочный человек, а не какой-то сумасшедший и потому всем отвечаю: никакой причины не было».