Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

…В двери показалась фигура Норинга. Он приветствовал, если так можно выразиться, Таисию и Петра. Видимо, «Сами» уже собрались. Румов и Таисия прошли в небольшую комнатку, где их шумновато встретили. «Румов пришел», — пискнул кто-то из угла. В основном была молодежь, рассевшаяся на нестойких стульях. Норинг на этот раз был краток, но говорил чуть ли не как поэт, влюбленный в грядущее царство Антихриста. Ибо, как известно, и избранные соблазнятся. Правда, говорил он достаточно туманно, но все же ясно для тех, кто хотел бы понять суть его речей.

— Вопросы? Мнения? — громко спросил он под конец. В ответ сразу потянулись руки.

Первым встал довольно взлохмаченный юноша:

— Скажу прямо: ваша речь мне как-то не по душе. Может, я что-то не понял. Я лучше скажу о себе. Я Господа Бога жалею. Мне Бога жалко. От всей души.

— Ну, это уже законченное сумасшествие, — процедил про себя Норинг. — Пора вызывать скорую психиатрическую помощь…

— Вы поймите меня правильно, — продолжал юноша. — Я не сумасшедший (в комнате захихикали). Я институт оканчиваю. У меня просто в душе чувство такое — я Бога, конечно, люблю, но в основном жалею. Жалею, и все. А объяснить не могу. Вы вот все объясняете, объясняете, почему да отчего какой-то иной спаситель придет и почему он нужен. Да плевать я хотел на все объяснения. Я Бога жалею.

В комнате опять захихикали. Норинг весь покраснел от злости. Петр и Таисия заливались смехом внутри себя. Тут же встал другой юноша, постарше.

— Я Валерия знаю несколько лет. Он верный друг. И никогда не был сумасшедшим. А жалеть Бога можно, это не преступление. У нас свобода.

— Может быть, кто-то еще хочет высказаться? — холодно сказал Норинг.

Из первого ряда поднялся высокий молодой человек.

— Простите, господин преподаватель, — произнес он, — но вы какой-то неюморной. Это ваш главный недостаток. Что вы все учите и учите? Этот мир — просто псевдореальность и больше ничего. Сон какой-то, то кошмарный, то смех смехом. Чего тут спасителю делать? Чего этот бред, называемый миром, всерьез принимать? Когда-нибудь проснемся здесь или скорее на том свете, и этот мир исчезнет, как мираж. Только и делов-то. А вы все учите, учите…

Норинг ответил, но так нудно и скучно, что, дескать, с одной стороны, мир — действительно полумираж на каком-то уровне, с другой стороны — самая подлинная и естественная реальность. «Сами» стали шуметь. Раздались отчетливые возгласы:

— Да что вы нам какие-то азы рассказываете! Мы не дураки. Повеселей что-нибудь надо, повеселей!

— А этот ваш спаситель на Антихриста похож, прости Господи!

— Надо подойти к нему, к этому профессору, — проголосил кто-то из угла, — и понюхать. Если смердит — значит, человек, если не пахнет — значит, черт.

Последнее уже совсем вывело Норинга из себя. Но потом он собрался и спросил:

— А вон там, в углу, все время тянут руку…

Но «там» какая-то озорная девушка лет 19 выкрикнула:

— А вы к нам на танцы приходите! Не такое поймете!

«Сами» почти все расхохотались и одобрили милую девушку. Это приглашение на танцы и завершило выступление.

— Где ему нас понять, — процедила выходящая последней девушка в очках. — Никакие танцы не помогут.

Румов и Таисия ни во что не вмешались, и их молчание тоже ввело Норинга в недоумение.

— С меня хватит! — сказал он им на прощание.

Со вздохами Таисия и Петр направились к выходу.

На улице было пусто. Замоскворечье тонуло в тайном воздухе своей прежней светоносной России. А Румов и Таисия, бредущие по улицам Москвы, тоже, по существу, были тайной.

На следующий день Норинг покинул Россию.

Эпилог

По поводу истории с людоедством массмедиа торжествовали по всей Западной Европе. Портреты Липпа сияли со всех газет. Он настаивал на полной законности его действий, подчеркивал добрую волю Фридриха Зерца на предмет поедания его самого. Эдди, с пеной у рта стоя перед телевизионной камерой, оправдывался, что даже самая темная сторона процесса — драка между ним и клиентом — ничуть не нарушает общего контекста.

— Мой друг Фридрих, — вещал он, — бил меня именно потому, что я, с его точки зрения, слишком неумело выполнял свои обязанности. Даже когда обвинение подчеркивает, что господин Зерц был якобы в какой-то момент в невменяемом состоянии, то все это только подтверждает мою версию, так как даже в предположительно невменяемом состоянии он все время выкрикивал: «Жрите меня смелее, скорее пожирайте меня!» И добавлю, что мой друг и в состоянии здравого смысла твердил то же самое. Он заботливо подбадривал меня…