Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

Но внезапно что-то произошло, и то, что она принимала за реальность ада, исчезло, и видения Элизабет закончились. Это была таинственная полудрема, в которой трудно было различить, какие влияния проходили извне, какие из ее, казалось бы, дьяволоподобного нутра. Все смешалось в безумном преддверии ада. Последнее, что она заметила, — это гигантскую огненную стену, словно отделяющую ад от других шести миров, видимых и невидимых, окружающих нашу планету во всех ее измерениях. Элизабет, кстати, когда-то в юности случайно прочитала об этом в одной удивительной книге.

…Но постепенно она входила в новую жизнь, в жизнь ада. Никаких озарений, все ощутимо, грубо-реально и жутко. И тело ее другое, и вокруг вещественно, но в ином качестве, чем прежде, при ее уже уничтоженной той жизни, от которой остался только труп, позабытый всеми, ибо никто не хотел даже во сне думать о смерти.

…Жуть охватывала Элизабет, но, пожалуй, главным было то, что она не могла понять, почему и за что она попала в ад. Ведь в целом она вела жизнь такую же, как все. «Понятно, — думала она, — что сюда попадают те, которые причиняли людям зло». Но она ничего такого не делала. И если она не знает, за что, то, значит, многие люди, которые в основном вели жизнь такую же обычную, как она, тоже попадают в ад. Значит, у всех был в жизни, внутри них самих, какой-то чудовищный, глобальный изъян, которого они даже не замечали…

Эти мысли молниеносно охватили ее, но потом мгновенно исчезли, как будто их не бывало… Жуть трепетала в ней по мере углубления в ад, но вместе с тем странно, что ее саму что-то привлекало там, тянуло туда, в тайниках ее свободной воли. Но жуть охватывала ее все больше и больше, и вдруг она осознала, что уже входит в ту сферу ада, которая означает ад одиночества, тотального и безысходного, ни единой души, никакого отклика, одна мрачная, бесконечная пустота…

Наблюдатели решили отдохнуть.

— Но куда же ушла божественная, онтологическая подоснова этих людей, данная всем, образ и подобие Божие? — спросил иранец.

— Она ушла в свой первоисточник, — ответил индус.

— Но как же они тогда вообще существуют? — возразил русский. — Тут что-то не то.

Индус пожал плечами, и они пошли в таверну, расположенную под огромным цветущим деревом, чтобы пить душистый зеленый чай и тихо беседовать о Боге в Самом Себе.

Нега жизни

Этого Елизавета Вердина, тридцатилетняя, но уже опытная журналистка, никак не ожидала. Четыре твердых, жестких, как ад, мужских руки подхватили ее. Одна рука — за голову, другая — за шею и спину, третья — за талию, а четвертая — за нежный зад.

И понеслось, понеслось!

Лиза хотела крикнуть, но, во-первых, рот был зажат, во-вторых, кто-то шепнул ей в ухо:

— Будешь квакать — прирежем.

И холодный нож чуть-чуть прогулялся по спине.

Она всей душой это почувствовала и замолчала.

Несли ее через двор, заваленный досками, песком, — велись работы. Вечер — темновато, никого не было вокруг, кроме кошки. Несли ее замысловато, не обычным ходом, а через щель, и вывели на грязный проулок. Тут ее ждала машина, пусть не лимузин, но все-таки… Лизочку затолкнули туда и помчались. Она не видела ничего вокруг, не понимала, куда ее везут, — была в полуобморочном состоянии. В голове почему-то мелькали образы детства, как она, девочка, пряталась в деревеньке в баньке, как собирала грибы и ела их с аппетитом.

Водитель машины тихонько пел. Пел он что-то свое, то веселое, то надрывное. Двое мужчин на заднем сиденье, обхватившие Лизу, спали.

Наконец выехали за Москву, и все дальше, дальше и дальше.

— Эй, приехали, — сказал наконец водитель двум заснувшим мужикам.

Те встрепенулись, подхватили вялую Лизу и вынесли ее. Кругом — тишь, ни души. Оказались они посередине дворика, внутри него заброшенный то ли дачный, то ли деревенский дом. «А что внутри дома, — подумала очнувшаяся Лиза, — одному Богу известно». Язык ее пересох, надломилась и душа, она слова не могла произнести. Ввели ее в дом, открыли подпол и посадили туда, правда, в кресло, а рядом стояла раскладушка.

Один из мужиков, низенький, с руками, как щупальца, покачал головой и ткнул себя пальцем в висок, повертев, однако, пальцем. Жест этот, по своему прямому смыслу, означал, что Лиза сошла с ума. Тем более мужик пристально на нее посмотрел. Но Лиза подумала наоборот, решив, что мужик указывает на себя: мол, я — сумасшедший. Ей стало страшно вдвойне. «Лучше бы изнасиловали», — подумала она.

Но второй мужик ее успокоил, хрипло проговорив:

— Ты лежи и помалкивай. Главное — молчи.

И они взобрались наверх.

Почти в сомнамбулическом состоянии Лиза забродила по подвалу. Сверху ей слышался приятный старушечий голос. Вдруг ей пришла мысль о крысах, и вся она превратилась в дрожь. Дрожь длилась минут пять, пока не открылся люк, сверху по лесенке стал спускаться человек, мужчина сильного телосложения, стройный, лет около сорока. В подвале горела тускло электрическая лампочка, горела бредово, как на дне. Мужчина обернулся, и Лиза увидела его глаза. От страха она юркнула в кресло. Мужчина подошел, нагнулся над ней и посмотрел ей внутрь.