Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

…Утро медленно вступало в свои права. Зея проснулась рано, и первое, что увидела в окошечко, было не восходящее солнце, а спина Афанасия, удаляющегося по тропинке из сада в какую-то бесконечность. Она вздохнула.

…Утренний чай начался вполне благодушно. Оказалось, что в доме, кроме Зеи, оставались только сам хозяин, Лев Никаноров, Галя с Марком и Судорогов со своей Женей. Накрыли стол Галя с Зеей.

Все бы и продолжалось благодушно, если бы Женя случайно, механически даже, не включила телевизор. Оттуда с каким-то рыком донеслось, что кого-то разбомбили, кого-то расчленили (из текста было понятно, что дело происходило за пределами России, остальное было неясно, так как Женя тут же выключила телевизор).

— И это продолжается бесконечно, всю мировую историю, — заметил Марк. — Одни колониальные войны все превзошли… Мне одна журналистка из Мексики рассказывала…

— Да ладно… Я же выключила, — оправдалась Женя.

— Не ладно… За голову обыкновенного взрослого индейца в Америке давали 6 долларов, за голову ребенка — 3 доллара. Хороший бизнес был. И безопасный к тому же.

— То ли еще будет, — подхватил Судорогов.

Никаноров вступился, однако, за род человеческий.

— Марк, да это же всем хорошо известно… Если вычеркнуть из мировой истории высокую культуру и религиозную мудрость, то она походила бы на историю людоедов, причем лицемерных. Но это только, если вычеркнуть…

— А мы, женщины, смотрим на мир совсем иначе, — ласково сказала Галя, попивая чаек и не отказываясь от мороженого.

— Надо смотреть не иначе, а глубже, — поправил ее Лев. — В Кумранских рукописях говорится, что этот мир создан по ошибке. Вот это фундаментально, а не то, что бомбят.

И Лев несколько строго посмотрел на окружающих. Тут уж Судорогов взвился.

— Падший мир, да еще созданный по ошибке! Двойной кошмар! А с демиурга-то взыскали?

— Насколько я помню перевод этого текста, взыскали по самому большому счету. За искажение проекта, так сказать, — промолвил Лев. — Бывает…

— Вот в какой полуад мы попали! — вскрикнула Женя. — А жить так хочется, и чтоб высшие миры тоже были наши… И жизнь, и вечность… А тут извиваешься, как змея, между одним абсурдом и другим… Дойдешь до того, что и зло покажется, хоть на минуту, привлекательным и необходимым.

В ответ — молчание за столом.

— Людям не извиваться надо, как змеям, в поисках какого-то последнего наслаждения или кайфа, — прервала молчание Галя, — а понять в конце концов, понять замысел Божий о нас…

— Слишком многого хотим, — рассмеялась Женя.

— Да не все так плохо, как кажется, — спокойно сказал Лев. — Хорошо, допустим, полуад, падший, да еще с ошибкой, но именно в таком мире и могут открыться двери в величайшие скрытые истины, ибо крайность порождает другую крайность. Кроме того, это самое крутое испытание на прочность. — Лев развел руками. — Если после такого человек сохранил божественную искру, то, знаете, это заслуга… Не то что в раю, где можно брести, как в золотом сне…

Судорогов даже подскочил от восторга, да и все в центре душ своих согласились с этим. Только Зея еще не созрела, но созревала, однако, потихоньку.

— Тогда за Россию, — предложила Галя.

Выпили по-хорошему за Россию.

— А ты какой совестливый, Марк, — пошутила, любя его, Галя. — В конце концов, не нас же бомбят… Мы защищены, нас не осмелятся, надеюсь… Можно уютно пить чай и философствовать об Абсолюте.

Марк улыбнулся.

— Извини, я шучу. Я не против совести, — улыбнулась в ответ Галя.

Беседа наконец вошла в спокойно-благодушное русло. Чай был бесконечен, тем более из самовара.

Вскоре показались и новые гости. Во-первых, Ирина, жена Льва, веселенькая и пухленькая. Она сразу защебетала, подойдя к мужу, что сыночка их отправила к бабушке и от нетерпения явилась сюда. Лев обрадовался.

Вторым оказался Дима Кравцов, филолог, лет тридцати двух, тоже как-то по-самоварному веселый и уютный; в нем тайно проглядывало что-то жутковатое. Присел он около Марка и внимательно посмотрел на Зею. «Глуповата, но своя», — точно говорил его взгляд.

— Где же Афанасий? Афанасий… Снова исчез… Это не к добру, — проговорила, как во сне, Женя. — Защитник он наш, в сущности…

Зея тут же вспомнила утренний туман и уходящую в бесконечность спину Афанасия.

— Я где-то его люблю, этого Сверхпокойника, как Зея его окрестила; ницшеанец он в чем-то, ницшеанец, может быть, наоборот, в другую сторону.

Такие внезапные изречения возникали у Жени периодически, и все ее обожали за это.

— Сверхпокойник наш отяжелел от тайны, которую он несет в себе, — закончила она.

— Это вы верно сказали, госпожа Михина, извиняюсь, Женечка, но мы вас любим даже больше, чем Сверхпокойника, — заметил новый гость, весельчак с примесью жути Дима Кравцов, специалист по древним текстам.

Судорогов между тем как-то дико посмотрел на свою Женю. И внезапно заговорил, как будто вне всякой связи с Афанасием, Сверхпокойником: