Том 4. Стихотворения

Литва и Латвия. Поморье и Суоми.
Где между сосен Финн Калевалу пропел,
Меж ваших говоров брожу в родном я доме.
Венец Прибалтики. Вещательный предел,
За морем – Швеция. Озера. Одесную –
Оплот Норвегии. Ошуйю – я ликую.

Там где-то некогда, – кто молвит точно, где? –
Свершилось – для меня единственное – чудо: –
Молился предок мой! И к Утренней Звезде
Не он ли песнь пропел, под именем Вельмуда,
Что по морям хотел настигнуть горизонт,
И стал поздней – Балмут, и стал – и есть – Бальмонт?

Всегда в хотении неведомаго брега,
Я проплывал моря к неведомой стране.
И, в летопись взглянув, я вижу близ Олега
Вельмуда. Нестора читаю, весь в огне.
И голубой просвет ловлю родного взгляда: –
Прибил свой щит Олег на тех вратах Царь-Града.

Не указанье ли, что с детских дней во мне
Неизъяснимая вражда к красе Эллады?
Мой пращур бился там, и на глубоком дне
Морским царевнам пел, – как пел Садко, – баллады.
Не память ли веков, бродячих и морских,
Что синь морскую я всегда вливаю в стих?

Когда впервые мне, ребенку, дали браги,
Еще я мало что о вольном мире знал,
Но гости, – мнилось мне, – те древние Варяги,
Чей смелый дуб-дракон рассек сильнейший вал.
Чрез полстолетие все то же в сердце пенье.
Я помню проблеск тот. День Пасхи. Воскресенье.

Мне говорила мать, что прадеды мои
Бродили по Литве. Когда-то. Где-то. Кто-то.
От детских дней люблю журчащие ручьи,
И странной прелестью пьянит меня болото,
Узорный дуба лист, луга, дремучий лес,
И сад, и дом отца, с узорами завес.

Кто камыши пропел? Ах, что мы знаем! Ящер,
Что в дни цветение Земли гигантом был,
Не ящерки ли он, в веках забытый, пращур?
И в искре из кремня – не ста веков ли пыл?
Я камыши пропел, как до меня не пели.
Но раньше пел Литвин, играя на свирели.

Чья песнь о лебеде Россию обошла?
Ее еще поют. Поют и в чуждых странах.
Кто в яркий стих вложил мгновенный блеск весла,
Болотной лилии красу и зорь румяных?
Я говорю: Не я. Но кровь во мне жива,
В чьем вспеве, лебедем, плывя, поет Литва.

Я видел вещий сон. Безмерное болото.
Все в белых лилиях. В избе живет колдун.
В оконцах свет зари. Играет позолота.
Ведун перебирал перебеганья струн.
Он песнь о Солнце пел. Живет та песня, Дайна.
Мне чудится, тот сон мне снился не случайно.

Не черный звался он, а Белый Чаровник,
И было перед ним Волшебное Болото,
Завороженное. В лесу и гул, и клик.
Ломает путь кабан. Уносится охота.
Колдун поет свой сказ, лелея струнный звон,
В нем путь, и пенный вал, и черный дуб-дракон.

Певучий длился сказ. В глухом лесу усадьба.
В ней много комнаток. Полна богатства клеть.
Яруют мед и хмель. И в яркой яри свадьба,
Как лебединую отрадно песню спеть!
Любимый – не любим. Прощай, моя дубрава.
Иду я в край иной. Пред смелым всюду слава.

Иди, буланый конь. Люблю я звук копыт.
Уж дом родной – как дым, за синей гранью взгорья.
В морской душе восторг морской не позабыт.
Вперед. За ширь степей. Чу, рокот Черноморья.
И баламутил он, с конем, и там, и тут.
Мой прадед, дед отца, смельчак, боец, Балмут.

Как перелился сон и стал былым, столь явным,
От моря Чернаго плеснула кровь куда?
Нет, не назад в Литву, к убежищам дубравным,
За лесом Муромским – любви зажглась звезда.
И сон того я сна. А где проснусь? Не знаю.
Хочу к неведомо-единственному краю!