Том 4. Стихотворения и поэмы 1941-1963

Была ль то осень,
или зима, –
все нынче спуталось в памяти;
казалось,
что время сошло с ума
в своей тарабарско!!
грамоте.

Я друга давнишнего потерял,

из верных
верного самого, –
ушел в ополчение
и пропал, –
поэта Петра Незнамова.
А сколько
таких же –
незнамых –
ушло,
неведомых
сколько пропало?
Таких же
и по сие число
забытых Петров и Павлов.

Они собрались

сегодня в кружок,
сосед наклонился к соседу,
и я подойду к ним
на мокрый лужок
беззвучно слушать
беседу:

«Привыкшие

к утратам и потерям,
мы больше
синеве небес
не верим!
Когда над фронтом
катится звезда, –
ждешь грохота
в конце ее следа.
На небе – месяц,
молодой и прыткий,
глазеет вниз, –
еще не сбит зениткой.
Туман,
встающий молча из-за леса
окутывает дымовой завесой,
и на лугу,
где сладко млеет сено,
приходит мысль
о запахе фосгена.

Пожарищем,

плывущим из-за хат,
дымит восток
и плавится закат.
Ряды кустов,
знакомые веками,
загримированы грузовиками.
Клин журавлей летит:
точь-в-точь –
над рощей
к бомбардировщику
бомбардировщик.
И тополя,
темны и молчаливы,
встают вдали,
напоминая взрывы.
Притворно все…
И на лесной опушке
поют обманным голосом
кукушки».

Сидят партизаны

в лесной стороне,
жуют партизаны
сухарь при огне.
Дымками чуть дышит
родное село,
снегами по крыши
его замело.
Ветер, дик и груб,
клонит дым у труб,
гонит, пригибает,
рвет за клубом клуб.
Над трубою дымы –
хата не пуста…
Страшны, нелюдимы
гиблые места.
Улица села
выжжена дотла,
словно все живое
вымела метла.

Ходит часовой

с «мертвой головой».
Вьюга запевает
нотой басовой.
Чудится ему:
в снеговом дыму
призраки мелькают
сквозь метель и тьму.

Пособи, зима,

посуди сама:
шаг врага попутай,
посводи с ума!
Чисты, непримяты
свежие снега.
Стынут автоматы
в пальцах у врага.
Снега целина,
вьюги пелена,
рухнув, вновь взмывает
воздуха стена.
У врагов в тылу
сквозь буран и мглу
сводные отряды
движутся к селу.
Помоги, пурга,
разгромить врага,
чтобы подкосилась
хищников нога.
Стужа их дерет,
ужас их берет,
ходят, автоматы
выставив вперед.
Не мешай, метель,
нам наметить цель,
чтоб упал захватчик
в мерзлую постель,
чтоб упал-уснул
под метели гул,
под прямой наводкой
партизанских дул.

Орды фашистские,

дики и пьяны,
вторглись в ворота
Ясной Поляны.
Что им Толстой?
Звук лишь пустой!..
Вторглись шакалы
ко Льву на постой.
Все испоганили,
все истребили,
книги пожгли
и деревья срубили:
пусть, дескать, в пепел
испепелятся
самые мысли
яснополянца!

Но со страниц

его книг обожженных –
сотни героев
вооруженных.
Из-за дерев,
подсеченных под корень,
вышел бессмертный народ,
непокорен!
Вот – человечен
и простодушен –
встал со своей носогрелочкой
Тушин.
Вот – невидимка –
Тихон Щербатый
где-то окапывается
лопатой.
Вот – красноликий,
бросающий вызов –
вражьим тылам
угрожает Денисов.
И – егеря
за Багратионом
рвутся в атаку
всем батальоном.

Вот –

остальных многоопытней,
старше,
шрамом отмеченный –
славный фельдмаршал…
Цепи обходные,
сторожевые…
Нет! То – не тени,
то – люди живые!

Вот сам хозяин,

обеспокоясь,
вышел,
засунувши руку за пояс:
грозное что-то
в движении этом,
в дымах,
поднявшихся над портретом.
Взор – на врага он,
брови нахмуря, –
в тульских лесах
подымается буря.
Люди, с ним схожие,
грозны и хмуры,
знают, как с хищников
сдергивать шкуры!
Тех дедов внуки
встали стеной,
все тот же твердый
народ коренной.
Все тот же, кто ясен был
взору Толстого, –
в поход подпоясан
без шума пустого.

Из самых глухих

лесных уголков
враг метится пулей
и пальцем штыков.
Нацисты,
теряя кровавые пятна,
скулили,
притворно возмущены:
«Мы русских разбили,
а им – непонятно:
они продолжают
затяжку войны».

Не нам – а им

непонятно,
как заново
крепчало оружие
партизаново;
как, в опыте долгих сражений
освоено,
взрослело мужество
нашего воина;
как, – все претерпев
и все одолев, –
поднялся народа
праведный гнев!

Хищные звери

с разумом темным,
Гитлер и Геринг,
мы вам припомним!
Жизнь превратившие
в сумрачный вечер,
лязг ваших армий –
не вечен, не вечен!
Куда б ваши танки
ни забежали, –
мы путь перережем им
рек рубежами;
куда б ни залетывать
вашим пилотам, –
станут их кости
гнить по болотам!
Вы к нам прокрались, –
столбы наших крылец
выше порогов
кровью покрылись;
мы опрокинем вас,
кровь ваша – выше,
выше стропил
заструится по крышам!

Врагу,

в наши домы
посмевшему влезть, –
месть, месть, месть!
Врагу, оскорбившему
нашу честь, –
месть!

Что в мире отныне

священнее есть?
Месть, месть, месть!
Пять чувств у нас было,
отныне – шесть:
шестому названье –
месть!

Пусть слуху желанна

единая весть:
месть, месть, месть!
Пусть вспыхнет на стенах,
чтоб глаз не отвесть,
огромными буквами:
месть!

Врагу, разорившему

столько семейств, –
месть, месть, месть!
Ему не исчислить
и не учесть
неутолимую
месть!

На вражье коварство,

на хитрость,
на лесть –
месть, месть, месть!
Пять чувств у нас было,
да будет шесть:
шестому названье –
месть!..