Том 4. Сумерки божков

— Елена, Риммер есть совершенно справедливый. Он очень преданный, и ти напрасно крикаешь на верный тебе человек. Der Kerl hat Recht [248]. «Демон» есть опера, которую делает не сопрано, doch [249] баритон, и ти не имеешь никакой повод, за что обижать себя на Риммер. Без Андрей Берлога «Демон» — пшик! Mit diesem Тунисов willst du sein ein vox clamantis in deserto? [250]

Елена Сергеевна, со злыми еще, но уже угасающими глазами повторяла:

— Я с Берлогою петь не стану! не стану! не стану!

— Елена!

— Если уж даже ты, Мориц, думаешь, что я — без помощи нашего великолепного Андрея Викторовича — не в состоянии привлекать публику…

Рахе в сердитом отчаянии схватился за голову.

— Ah! Dummheiten! Ich kann nicht erklären… [251] Не то, совсем не то…

—...Тогда я не понимаю, зачем мне вообще оставаться артисткою в своем собственном театре? Это — значит: и я все свои песни спела, и моя песня спета…

— Ты раздражена, у тебя нервы, ты не хочешь меня слушать, ты не хочешь меня понимать, ты желаешь сердиться и срывать свое сердце.

— Поверь, у меня достаточно самолюбия, чтобы не довести себя до унижения быть в тягость собственному делу… Я не Светлицкая, Мориц, — я Елена Сергеевна Савицкая! Да!

— Ah! Wem sagst du?! [252]

— Тебе, милый мой друг и супруг, Мориц Раймондович, — тебе, мой учитель, ценитель, последнее мое слово, высший мой авторитет в музыке за эти тринадцать лет!.. Ах, Мориц! Мориц! Да что же это?! Тринадцать лет работать трудом египетским, отдать в искусство все, — честь, молодость, любовь, — всю жизнь… для чего? Чтобы — при появлении в театре первой же случайной девчонки с громким голосом — ближайшие твои друзья первые поспешили тебе объявить: ступай вон! ты стара! ты больше никуда не годишься, очисти место для молодой, отдай ей свои роли, а сама садись в кассу и продавай билеты на ее спектакли…

И она в новом отчаянии заломила руки над головою, как в смертной, истерической тоске. Рахе, красный, встревоженный, со слезами на глазах, бросился к ней и усадил ее на мягкий диван.

— Елена! молчи! Елена! ты не имеешь права так говорить! Ты будешь раскаивать себя, что оскорбляла нас! Я желаю тебе добра, Риммер желает добра, но ты не позволяешь говорить, не желаешь слушать… ты с ума сходительный!..

А дверь режиссерской раскрылась, как от вихря, и на пороге вырос красный, потный, лысый, торжествующий, радостный Мешканов.

— Елена Сергеевна! Елена Сергеевна! Пожалуйте! Зовут!

Риммер издали показал ему кулак. Рахе взглянул с испугом. Елена Сергеевна сразу преобразилась в свою обычную ледяную маску.

— Кто меня зовет? Куда зовут? — сухо возразила она, стараясь не глядеть на режиссера.

Мешканов сообразил, что влетел не ко времени, и спустил тон.

— Виноват… публика вас зовет, Елена Сергеевна… — смиренно сказал он, устремляя на директрису жалобно извиняющиеся, круглые глаза, — всем театром вопят… пожалуйте!

— Зачем это? Я не пела, слава Богу…

— Хотят благодарить вас за дебютантку…

— Много чести!

Рахе стал между нею и Мешкановым.

— Елена! не говори! Тебе сейчас не надо ничего говорить, — быстро шепнул он ей, — ничего не говори, чтобы не раскаиваться потом, Елена…

И, обратясь к Мешканову, уже громко и по-хозяйски распорядился вслух:

— Елена Сергеевна чувствует себя нездоровою и выйти не может…

— Maestro! Да ведь не уймутся: будут орать до утра… я уже два раза электричество гасил: не действует… еще хуже! Хо-хо-хо-хо! Барьер в оркестре ногами ломают!

— Выйдите вы и сделайте анонс. Елены Сергеевны в театре нет, — чувствуя себя нездоровою, она уехала до конца спектакля и выйти не может…

— Глупости! — вдруг вскрикнула Савицкая. — Чтобы завтра весь город кричал, будто я так огорчилась успехом Наседкиной, что слегла в постель от разлития желчи? Одна Санька Светлицкая чего наговорить постарается! Нет! Этого удовольствия я ей не доставлю! Нервы нервами, а дело делом! Я иду, Мешканов! Мориц, пойдем!

— Aber… при чем я?

— Вас, maestro, тоже ужасно как зовут, — заметил Мешканов, — но я уже не смел настаивать, потому что вы сказали, что довольно выходили… И Светлицкую зовут… как профессора. Прикажете выпустить?

— Конечно! О чем тут спрашивать? Неужели сами не могли догадаться?

И вот — затрещал гром воплей и плесков опьяненного восторгом, непустеющего зала, и брызнули на сцену яркие огни, и они стояли перед рампою, пред распахнувшимся занавесом: Берлога, Рахе, Светлицкая, Елена Сергеевна, Наседкина, Юлович… Публика бушевала и вопила:

— Савицкую! Браво! Спасибо! Савицкую!