Слово приручено Сологубом настолько, что он позволяет себе даже игру с этой опасной стихией, он сгибает традиционный прямой стиль русской прозы. В «Мелком бесе», в «Навьих чарах», во многих своих рассказах он намеренно смешивает крепчайшую вытяжку бытового языка с приподнятым и изысканным языком романтика; в «Ваньке-ключнике и паже Жеане» эти диссонансы заострены еще больше и осложняются очаровательной игрой намеренных анахронизмов, в «Сказочках» – новый уклон: игра гиперболированным фольклором. Всей своей прозой Сологуб круто сворачивает с наезженных путей натурализма – бытового, языкового, психологического. И в стилистических исканиях новейшей русской прозы, в ее борьбе с традициями натурализма, в ее попытках перекинуть какой-то мостик на Запад – во всем этом, если вглядеться внимательно, мы увидим тень Сологуба. С Сологуба начинается новая глава русской прозы.
Если бы вместе с остротой и утонченностью европейской Сологуб ассимилировал и механическую опустошенную душу европейца, он не был бы тем Сологубом, который нам так близок. Но под строгим, выдержанным европейским платьем Сологуб сохранил безудержную русскую душу. Эта любовь, требующая все или ничего, эта нелепая, неизлечимая, прекрасная болезнь – болезнь не только Сологуба, не только Дон Кихота, не только Блока (Блок именно от этой болезни и умер) – это наша русская болезнь, morbus rossica. Этой именно болезнью больна лучшая часть нашей интеллигенции – и, к счастью, всегда будет больна. К счастью потому, что страна, в которой уже нет непримиримых, вечно неудовлетворенных, всегда беспокойных романтиков, в которой остались одни здоровые, одни Санхо-Пансы и Чичиковы, – раньше или позже обречена захрапеть под стеганым одеялом мещанства Быть может, только в огромном размахе русских степей, где будто еще недавно скакали не знающие никакой оседлости скифы, могла родиться эта русская болезнь. При всем своем внешнем европеизме Сологуб – от русских степей, по духу – он русский писатель куда больше, чем многие из его современников, например, Бальмонт или Брюсов. Жестокое время сотрет многих, но Сологуб – в русской литературе останется.
Комментарии
Творимая легенда*
Впервые – в альманахах издательства «Шиповник»: Навьи чары. Роман. Часть первая. Творимая легенда. СПб., 1907. Кн. 3; Навьи чары. Роман. Часть вторая. Капли крови. 1908. Кн. 7; Навьи чары. Роман. Часть третья. Королева Ортруда. 1909; сборники «Земля»: Дым и пепел. Роман. Сб. 10,11. М.: Московское книгоиздательство, 1912. Вторая и окончательная редакция романа с новым названием (вместо «Навьих чар» – «Творимая легенда»; четыре его части были сведены в три) появилась в изд.: Сологуб Ф. Собр. соч. СПб.: Сирин, 1913–1914. Т. 18, 19,20. Печ. поэтому изд. В тексте второго варианта изменения коснулись не только названия: в романе некоторые эпизоды сняты и написаны новые, произведены перемещения фрагментов глав. Как отмечает публикатор первого и пока единственного современного издания «Творимой легенды» А. И. Михайлов, «всем этим достигалась цель не только более упорядоченного и гармонического распределения материала, но и большего прояснения основной концепции романа. Да, собственно, и заменой заглавия она уже достаточно определилась в более оптимистическую сторону. „Навьими чарами“, несомненно, подчеркивалась мысль об активности „мертвых“, роковых, неподвластных человеку сил иного бытия. „Творимая легенда“ же в качестве основной действующей силы предполагает уже только самого человека. Все герои романа участвуют в творчестве легенды. Одни своей красотой и добротой, другие просто красотой без доброты, третьи своими преступными наклонностями, заключенной в них силой зла, четвертые своими несчастьями и почти все своей любовью, страданием и мечтой. А над всеми ими возвышается подлинный демиург этого огромного мира, созидаемого творческой силой духа, – сам автор» (М.: Современник, 1991. С. 566).
Прочитав еще только первую часть романа, М. А. Волошин решительно заявил: «Сологуб остается совершеннейшим мастером прозы среди декадентов»
Часть первая. Капли крови