Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

Кругом партизан было много, но отрядами держались они небольшими. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать – сорок. Народ грубый и неотесанный, но боевой и видавший виды. Сам Сошников– матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, – был партизаном со времен германской оккупации Украины. Он был мало развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим, сознательным повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать советскую власть. Он крепко ругался, крыл и «в бога» и во все, что угодно, но самою сильною бранью считал слово «соглашатель».

Егор – озлобленный и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к «тому» лагерю, – когда-то был рабочим литейного цеха. Прямо с завода попал в солдаты. Оттуда за какую-то провинность – в дисциплинарный батальон. Постепенно озлобленность нарастала. Затем война – и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.

– Всю жизнь промотался хуже собаки, – говорил он. – Другому хоть передышка какая, а у меня ни черта!

– А, пропади они все пропадом! – отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.

Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.

Близко узнал еще Сергей дядю Силантия. Это был простой мужик, иногородный, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то «там» была своя хатенка, «хозяйствишко», баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения, выстрелы, война. Его мечтания всегда были возле «землишки», возле «спокоя» и крестьянства. Он верил в то, что большевики принесут с собой правду и что вскоре должно все хорошо, «по-божески» устроиться. Но вышло все не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему. что нельзя никак ему без отобранной ими лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом опять пришли белые, и ему всыпали шомполами за комиссара и посадили в холодную. Из холодной он убежал. И с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.

Долговязый Яшка служил полотером, работал грузчиком, собачником. А в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.

Был еще черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.

Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.

– Румка! Пойди сюда, – позвал тот. Румка встал и медленно подошел:

– Ну?

– Вот, смотри, – сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи.

Сергей увидал, что вся шея Румки исчеркана глубокими, еще недавно зажившими шрамами.

– Что это? – с удивлением спросил он.

– Офицэр рубал, – ответил флегматично Румка. – Шашкой рубал на спор.

Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. И если срубит, то его счастье; а нет – так Румкино. Офицер был Здорово напившись, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, головы не срубив. Счастье было Румкино.

И много других таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные белыми, уходили к красным, и горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки! Жестока была партизанская месть.

…Яшка сидел на камне, недалеко от костра, над которым в котле варилась обеденная похлебка, и наигрывал что-то на старой, затасканной гармошке. Играть, собственно, Яшке не хотелось, а хотелось есть. Но до обеда надо было чем-нибудь убить время.

Подошли к Силантию, который, сидя на чурбаке, подшивал к сапогу поотставшую подошву. Работал сосредоточенно и внимательно. Точно делал дело большой важности. Он с неудовольствием посмотрел на Яшку, который толкнул его легонько сзади:

– Ты чего?

– Ничего!

– Так ты ж не пхайся тогда. Видишь, человек делом занят.

– Балуешь, мужик! Утром портки зашивал, теперь сапоги.

Дядя Силантий откусил кусок суровой нитки, заскорузлыми пальцами завязал узелок. И ответил, продолжая работу:

– Одёжу, милай, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, – штаны-то вон новые, а все в дырьях.

– Пес с ними, с дырьями. Вот кокну офицера либо буржуя какого – и опять достану.

– Разве что… Да и то, милай, хорошего-то мало.

– На то они и буржуи, чтобы их бить, – убежденно сказал Яшка. – Дядя Силантий! – перескочил он. – Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… ей-богу… А то перёд маленько лопнул. Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется.

– Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли?

– Нет, уж ты, право!.. Смотри… тут самая малость…

И, сунув Силантию свой сапог, Яшка куда-то поспешно скрылся.

– Ах ты лодырь… Провались он со своим сапогом… Думает, и взаправду чинить буду.

И Силантий даже отпихнул его ногой.

Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел довольно: «Крепко. Теперь еще хоть полгода носи». Потом иголку воткнул в затасканную шапчонку, а клубочек ниток сунул в карман.