Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

– В Малаховку? – спросил, подбегая, запыхавшийся человек. – Ах, черти! Чуть было не отстал. – Он поспешно сбросил мешок, вскочил сам на телегу и спросил: –Это ты бригадир? Ну, здорово! Тебе от Бутакова записка. Заболел Шарабашкин, меня за него послали.

– Го-го! – загоготал Матвей. – Вот оно что! А я смотрю, кто это по грязи, как козел, скачет? Ах ты, Шарабашкин! Молодец Бутаков! Ну, теперь все хорошо… Трогаем!

* * *

Новому бригаднику было лет под пятьдесят. Кожаная фуражка была ему не впору: мала. От этого лысая голова его казалась еще круглее.

Но больше всего удивило Кирюшку то, что у бригадника была только одна бровь. Другой брови не было, и от этого лицо его казалось сбитым из двух разных половинок.

– С сыном едешь? – спросил бригадник, забирая у Матвея вожжи. – Сын-то ростом не в батьку… Н-н-о, хорошая! – задорно крикнул он, подстегивая шуструю буланую пристяжную. – Получай овсеца с другого конца! Тпру… дура!.. – озабоченно остановил он и, соскочив на землю, уверенно направился к лошадиной морде. – Как же это ты, бригадир, едешь, едешь, а у тебя вожжа под чересседельник пропущена?!

– Скажи ты! А мне и ни к чему! То-то, я смотрю, все вертится, проклятая, – оправдывался Матвей. И теперь уже совсем дружелюбно посмотрел на нового товарища, прикидывая, что с этим, вероятно, работа пойдет ладно.

Телега затарахтела дальше, а Кирюшка с еще большим любопытством и даже с уважением посмотрел на этого однобрового человека.

– Что смотришь? – спросил тот. – Али я знакомый?

– Отчего это? – нерешительно спросил Кирюшка, показывая на безбровый глаз.

– Это, брат, смолоду. Дитем еще был. Дед под горячую руку кипятком в лицо плеснул. Зачем, говорит, сел за стол, лба не перекрестивши. Спасибо еще, что глаз-то цел остался… Ну, хорошая! – задорно крикнул он буланой коняге. И, сжимая вожжи между коленей, он сказал, оборачиваясь к Кирюшке и подмигивая ему голым глазом: – Вот, брат, у нас какое в детстве бывало-это тебе не с пионерами в барабан бить.

* * *

Ехали полем, ехали лесом. Перед самой Малаховкой дорога подняла круто в гору.

Первая подвода остановилась, поджидая отставшую вторую.

– Ну, доехали! – крикнул Матвею посиневший и продрогший Федор. – Все нутро растрясло. Куда останавливаться поедем?

– В контору поедем, там скажут. Далеко ли, старик, контора?

– Контора-то? Контора-то не больно далеко. Да кто его знает, не поздно ли в контору. Я лучше вас до Калюкина свезу. Он уже все объяснит вам – и куда и что.

– К Семену, что ли, или к Якову? – неожиданно спросил у подводчика подошедший новый бригадник.

– К Семену, к Семену. – подтвердил старик, поднимая удивленные глаза на спрашивавшего. – К Якову зачем же? То Яков – он ни к чему, – а то Семен… Александр Моисеевич! – протяжно заговорил вдруг старик, уставившись на нового человека. – Александр Моисеевич! Вас ли привел господь бог встретить?

– Бог не бог, а как видишь, – ответил бригадник, здороваясь с подводчиком. – А ты, дядя Пантелей, не стареешь и не молодеешь. Ну, к Калюкину так к Калюкину. Где он? Все там же, на Овражках?

– Нету, Александр Моисеевич: он да Григорий Путятин теперь в костюховском дому живут. Давно уже живут.

– А сам Костюх где?

– Костюх? – И старик еще с большим удивлением посмотрел на спрашивавшего. – Выслали Костю-ха, Александр Моисеевич, – задумчиво и протяжно добавил он. – Какой там Костюх! Да у нас за эти годы делов-то, делов-то сколько переделалось! Какой там Костюх! – повторил старик и, недоуменно улыбаясь, махнул рукой.

– Бывал ты, что ли, здесь? – спросил у нового товарища Матвей, когда зашагали они рядом с подводами вдоль села.

– Бывал ли? А ты у него спроси, – улыбнувшись, ответил бригадник, кивая на старика. – Вот что, бригадир, – сказал он, останавливаясь. – Вы прямо к Калюкину ступайте, а я тут к знакомым заверну. Все равно уже скоро ночь. А я вас завтра чуть свет разыщу, тогда и за работу.

– Здешний он, что ли? – спросил у старика Матвей, когда новый товарищ, круто свернув в проулок, исчез из виду.

– Александр Моисеевич? – спросил старик. – Ба-аль-шая голова! Это он наш колхоз собрал. Вон, видишь, как раз на горке домок с радиом: это раньше он здесь жил. Как же! – все так же задумчиво повторил старик. – Как же!.. Здешний! Первый наш председатель!

Матвей хотел было расспросить подробней, но тут подводы остановились у калюкинского дома, и удивленные бригадники увидели следующее.

Возле трех порожних подвод стояли два насупившихся подводчика и толстая баба, которая крепко держала в руках два больших, еще горячих каравая хлеба. А возле этой бабы сердито и беспомощно кружился и прыгал сам маленький рыжебородый Калюкин.

– Давай, Маша, давай! – быстро говорил он, пытаясь схватить каравай хлеба. – Давай, Маша! Видишь, людям некогда. Я тебе завтра чуть свет из пекарни такие же принесу.

– Не дам! – сурово и громко отвечала баба – У меня хлеб сеяный, а ваш пекарь норовит с отрубями испечь; у меня хлеб как хлеб, а у него то с подгаром, то с закалом. У меня чистая мука, а ему недолго и песку в квашню подвалить. На черта мне сдался ваш пекарский хлеб!