Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

– В Малаховку, что ли? – И, не дожидаясь ответа, чернобородый неожиданно попросил: –А что, паренек, у тебя покурить нет ли?

– Так я еще малый! – с негодованием ответил покрасневший Кирюшка. – Разве же такие курят!

– Всякое бывает! Бывает нонче, что и такие. Кто вас разберет?

– Это только хулиганы курят, – убежденно возразил Кирюшка. – А разве я хулиган? – Он подумал, запнулся и уже с задором добавил: – Я пионер, а не хулиган. А правда, дядя, есть в нашей школе один, Павлушка Кукушкин, и стал он курить, а мы его взяли да из пионеров и выгнали.

Кирюшка остановился, ожидая, что за это толковое рассуждение незнакомец похвалит его или просто улыбнется.

Но угрюмый человек не похвалил и не улыбнулся. Внимательно посмотрел он на Кирюшку и не сказал ничего.

Это не понравилось Кирюшке, он захотел тотчас же отправиться восвояси, но все-таки задержался и услужливо предложил:

– А вы, дядя, пойдите со мною да у деда Пантелея попросите. Он тут, рядышком, возле лошади. Мы с ним лозу резать приезжали. Он как раз сидит возле телеги и курит.

– Это какой Пантелей? Малаховский? – быстро переспросил бородатый человек.

– Малаховский. Он живет да бабка, да больше у них никого нет. У них, дядя, вчера избу чуть-чуть льдом не сдернуло.

Бородатый постоял, по-видимому раздумывая, пойти или нет в ту сторону, откуда уже дед окликнул Кирюшку. Потом, не сказав ни слова, бородатый повернулся и быстро пошел через кусты в противоположную сторону.

«Тоже, курильщик!..» – подумал обиженный Кирюшка и вприпрыжку побежал к поджидавшему его деду Пантелею.

На обратном пути они встретили целый обоз. На передней подводе сидели Калюкин и Сулин.

– Нарезали? – еще издалека заорал Калюкин, увидав телегу с грудой лозы. – Ну давай, давай, дедушка, плети, поторапливайся.

– Все в аккурат будет, – не спеша ответил дед и, сняв шапку, поклонился Сулину. – Далеко ли, Александр Моисеевич, поехали?

– В Каштымово, старик. В Каштымово… – ответил Сулин и, подмигнув Кирюшке, спросил – Что, брат, и ты трудодни зарабатываешь? Ну, работай, работай… Это тебе не с пионерами трубы трубить.

«И что тебе дались эти пионеры?» – подумал смутившийся Кирюшка. Но пока он искал, что ответить, кони дернули, и весь обоз со стуком и грохотом прокатил мимо.

– Вес-селый человек, – задумчиво пробормотал дед Пантелей. – Баа-льшая голова.

Справа, на залитых лугах, два рыбака ставили мережи. Лодчонка у них была маленькая, вертлявая, и Кирюшке казалось, что вот-вот она опрокинется.

– Ничего им не сделается, – объяснил дед Пантелей. – Это старик Сидор и Ермила хромой. Они сроду к воде привычные. Ермила-то вовсе без одной ноги. Ногу ему в солдатах оторвало. А как плавает! Одной ногой по воде тырк, тырк, тырк, да так затыркает, что иной и с двумя за ним не угонится.

– Дедушка? – спросил Кирюшка, вспомнив про вчерашнее. – А кого это на островке водой захватило? Он бежит, бежит, добежал, повертелся да как кинется, а лед хрр… хрр… А зачем он, дедушка, в ту сторону кинулся? Я бы в эту, а он в ту…

– А кто его знает? Ошалел, должно быть, человек. Я и сам не разберу: охотник – не охотник. Рыбу у нас там тоже не ловят. И жилья там никакого нет, только что оставался шалаш от покоса. Кто его знает? – отказался догадываться старик. – Кто-нибудь чужой, а не наш, деревенский.

Они подъезжали к Малаховке. С треском и лязгом навстречу выкатил трактор. Лошадка шевельнула ушами, скосила глаза и, раздувая ноздри, зафыркала.

– Здорово, дед Пантелей, счастливый человек! – озорно крикнул молодой кудрявый тракторист и крутанул рулем, уступая дорогу.

– Здорово, Михайло Бессонов, непутевая голова! – сердито ответил старик и стеганул заупрямившуюся лошадь, чтобы бежала быстрее.

– Это и есть Мишка Бессонов? – спросил Кирюшка, вспомнив вчерашние калюкинские ругательства.

– Он самый! – с сердцем ответил старик. – И всем бы хорош… И сам собой и в грамоте силен. А вот, пойди ты… Такой оголтелый! На рождество достал он где-то, пес его возьми, монашью рясу, нацепил под клобук волосы и приходит в избу. Стал у порога и славит: «Рождество твое, Христе боже наш, воссияй миру свет разума…» Ну, кончил славить. Поздравил с праздником… Я, конечно, и говорю старухе: проси к столу, как заведено, закусить, конечно… выпить. Выпил он стопку, выпил другую, поклонился, да и марш дальше. А потом, когда моя старуха узнала, так чуть меня со свету не сжила. А я-то при чем? Ну монах, думаю, и монах…

Но Кирюшка, которому очень понравилось такое забавное дело, громко рассмеялся. И вдруг ему показалось, что, может быть, этот Мишка Бессонов вовсе уж не такой плохой человек.

Улыбнулся и дед Пантелей. Он погрозил Кирюшке кнутовищем и, останавливая лошадь, сказал:

– Ну, я здесь отверну. А ты беги. Приходи в другой раз… корзины плесть научу. Да только смотри: в избу в шапке не заходи, а то у меня бабка беда какая строгая. Сразу выгонит.

По пути Кирюшка заглянул на скотный двор. Там, возле злого рогатого быка, он увидел Любку. Бык крутил мордой и пытался боднуть Любку, которая поливала его спину какой-то зеленой жижей и растирала жижу щеткой.